"Алексей Николаевич Толстой. Сожитель (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

отношения".
Гирькин был прав. Вдова раздиралась надвое между ним и старушонкой.
Гирькин ей был мил, но непонятен, как, например, новые слова:
мосрайрабкооп или госпромцветмет. От этих слов у нее щемила душа, хотелось
прилечь на кровать, обмотать голову шалью. Старушонка же звала ее в
понятное, в насиженное, но в великую скуку. Вдова и верила ей, и
сомневалась, и жутко ей было, и вся молодость ее тянулась к простодушному
Гирькину. Ну, а вдруг он - подосланный? Не наш, лукавый в прелестной
личине? Опутает, обольстит да ночью поднимет голову с подушки, а голова у
него с бараньими рогами, со срамным носом?
И вдова не жила, а будто ее по живому телу пороли ножом. За вечерним
чаем она сказала:
- Нервы у меня все дочиста в беспорядке, - и заплакала. Старушонка
зашуршала и, должно быть уже не в первый раз, стала поминать какого-то
отца Иванушку, старца великой святости.
- Все равно, зови кого хочешь, - плакала вдова.
Тогда Гирькин понял, что старушонку немедленно надо ликвидировать.
Как ей уходить, он стал за дровами в сенях на черном ходу.
Притаился и там в темноте схватил старушечку, зажал ей рот и сказал
шепотом, но твердо:
- Попробуй только, чертова ворона, еще раз к нам прийти, я тебя
нагишом выбью за ворота, в район сволоку, там тебе пропишут показательный
процесс. Поняла, стерва?
Старушонка дробно тряслась, все поняла. И действительно, дня три ее и
духу не было. Вдова была тиха, кротка, грустна. Гирькин садился читать
книжки и даже бегал в университетскую канцелярию за справками. Погода
повернула со слякоти на морозец. Полетели за окнами белые мухи - первый
снежок, наряжая Москву в серебряные ризы.
И вот тут-то беда и пришла.
Гирькин колол дрова в сарае. Поднял колун и из-за руки вдруг видит: в
ворота вошли старушонка и с ней высокий, бородатый мужик с ковровой сумой,
с посохом, босиком, без шапки. Лицо сердитое, с большим носом, с
медвежьими злыми глазами, на костлявых плечах кафтан, сквозь дыры видно
тело.
Гирькин следом за ними пробрался в дом. Дверь у вдовы оказалась на
крючке. За дверью гудел сердитый, как туча, мужской голос.
- Это дело страшное, Соня. Ты на край пропасти зашла. А имя той
пропасти - ад кромешный. Подай мне его рубаху.
- Какую, отец? Чистую?
- Нет, Соня, не чистую - грязную, ношеную.
Слышно - вдова полезла в гардероб. Затем сильно что-то засопело: это
старец Иванушка нюхал исподнее.
- Зловещее, - пробасил он, - дух не наш.
Вдова всхлипнула. И сейчас же старушонка залопотала:
- Третьего дня в сенях-то, в потемках, налетел он на меня, когтищи
запустил в цыцки. Господи, пречистая!.. Глаза - как фонари, и лицо у него
круглое, - провалиться мне, успела рассмотреть - лицо у него кошачье...
- Неправда, не круглое, а миловидное, - простонала вдова.
Старец густо кашлянул:
- Не он ли, Соня, сейчас в сарае дрова колол?