"Алексей Николаевич Толстой. Егор Абозов (Роман не закончен)" - читать интересную книгу автора

6

Егор Иванович пододвинул канделябр и, наклонившись над клеенчатой
тетрадью, начал читать глухим голосом, понемногу затем окрепшим:
- "Каждую весну Чагра лезла из берегов и ветреной ночью прорывала
плотину. Все село сбегалось с фонарями и лопатами глядеть, как река уходила
в степь. Вода шумела, ломался лед, выли собаки, и ребятишки ревели со
страха. До мая Чагра стояла такая мелкая, что раки в неглубоких омутах
кусали от голода уток за лапки, коров под копыта, мальчишек за голое пузо.
Потом реку запружали, по берегам она порастала камышом и утром казалась
широкой и голубой от тумана. По ней плавала птица русская и дикая; с бугров
на берег сходило и пило стадо, и звонко весь день стучали вальки на
мостках.
Кулик вместе с бесштанными ребятишками ловил в реке противных водяных
жуков, вытаскивал раков на кошачий хвост, нырял и плавал, как лягушонок, и
в голове у него от постоянной мокроты прыгали водяные блохи.
Когда шумел ветер, Чагра синела и ходили по ней волны, - Кулику
становилось грустно, он сидел на берегу, подперев кулаком немытое рыльце.
В ясный день, после дождя, зажигалась в небе радуга и опрокидывалась в
реке; Кулик думал, что это бог поехал в синее поле за льном и радуга -
колесо его большой телеги.
Зимою река задыхалась подо льдом и пускала пузыри; они обозначались
белыми пятнами, и если их проткнуть и поджечь, то надо льдом поднималось
холодноватое пламя. Кулик лепил ледянку, заливал ее снизу водой и, держась
за веревочку, скатывался вертуном с высоких сугробов на лед. А запыхавшись,
любил нагнуться к проруби, испить студеной водицы, пахнущей дном, и подолгу
глядеть, как там, в зеленой глубине, плавает рыбешка и еще кто-то.
Так его и прозвали - Кулик, за то, что он, как птичка кулик, все время
сидел и скулил на реке.
Когда же в корявом окошке избенки зажигалась жестяная лампа, Кулик
обеими руками отворял дверь и появлялся на пороге. Мать говорила, вздыхая:
"Поди поешь горяченькой картошечки", - вытирала ему пальцами нос и
обдергивала рубашку. Кулик живо совал деревянную ложку в горшок, потом в
рот и глядел на печь, где, свесив ноги, сидел дед, - либо молчал, либо
кряхтел, почесывая старые бока.
Куличихина мать, Матрена, была баба тощая и невеселая; Иван, родитель
Кулика, с нею не жил, нанимался в годовые работники на усадьбу и хотя до
дела был лютый, говорят, но запивал в год раз восемь. И всегда чуяла это
Матрена, металась по избе, жить никому не давала, к вечеру уходила на
усадьбу и возвращалась оттуда совсем уж серьезная, просилась у соседей в
баню и долгие ночи простаивала потом у образов.
Раз Кулик увидел: на санях по селу едет отец, лицо бледное и злое,
борода черная, кафтан разодран, а рядом с ним сидит румяная баба, про нее
все так и говорили, что она солдатка. Проезжая мимо своей избы, родитель
покосился; в калитке стояла Матрена и низко поклонилась мужу, а солдатка
подняла бутылку с вином, плеснула из нее и засмеялась громко.
Дед было не велел, но Матрена все-таки ушла в тот же день на хутор и
не вернулась ни на следующие, ни на вторые сутки. Тогда дед надел
полушубок, обмотался шарфом, взял Кулика за руку и пошел с ним в поле.
Кулик плакал; вдруг дед говорит: