"Алексей Николаевич Толстой. Егор Абозов (Роман не закончен)" - читать интересную книгу автора

- Ведьму, - подтвердил Сатурнов.
- Представь, я ее никогда не видал. Говорят, замечательная женщина? -
сказал толстяк Поливанский другу своему Волгину, который, приуныв, сидел у
у окошка.
- Ее преувеличивают и раздувают. А сама по себе ничего. Петроградское
порождение, - ответил Волгин, подумал, вынул книжечку и записал: "Как на
болоте растут ядовитые лютики, так же точно Петроград порождает людей с
отравленной и злой кровью".
Написав, он поставил сбоку нотабене, повеселел и закурил папироску.
Полынов, ходя неслышно, как кот, между гостей, подобрался сбоку к
Егору Ивановичу и спросил его неожиданно и необычайно мягко:
- Вы давно занимаетесь литературой?
Егор Иванович вздрогнул. От бархатного глухого жилета критика пахло
духами, книжной пылью и едой.
- Нет, это моя первая серьезная вещь.
Полынов продолжал его разглядывать так, точно Абозов был в эту минуту
самой интересной штукой на всем свете, и проговорил еще более вкрадчиво:
- У вас очень любопытное лицо. Можно посмотреть вашу ладонь?
Егор Иванович не знал, как ему на это ответить, смутился, тщательно
обтер платком большую свою руку и молча сунул ее Полынову, который сразу,
вдохновясь, начал что-то говорить о бугре Сатурна. В это время ударили по
старинным клавишам клавикордов, и дребезжащий, но очень музыкальный голосок
Горина-Савельева запел:
Дева хочет незабудок, Бедный юноша молчит. Ах, зимою незабудки
Расцвели бы на снегу!
Гости затихли. На крышке клавикорд дымила оставленная папироска.
Мигала, широко разгоревшись, свеча в канделябре.
Полынов, продолжая шептать над ладонью, щекотал ее бородой. Вдруг
Сатурнов, сильно, должно быть, охмелевший, еще более бледный, бросил со
своего места мандарином в Горина-Савельева и крикнул:
- На!
Поэт вскочил, теребя пуговицу, повторяя:
- Я не позволю. Я не могу. Я обижен.
Его стали успокаивать, он ушел за занавеску и затих. Гости потребовали
чтения. Полынов сказал:
- Мы докончим с вами потом. Читайте! - и сам принес ему на столик
канделябр.
Егор Иванович вытащил из кармана рукопись. Все повернулись к нему и
начали рассматривать. Он пробормотал:
- Я прочту главу из повести. Тут я описываю мое детство. Хотя это все
равно, конечно. Ну, так вот.
- Подожди! - воскликнул Белокопытов и широко отбросил портьеру.
В комнату вошла молодая женщина, худая и высокая, в черном платье. В
темно-рыжих волосах ее был вколот большой гребень. Лицо маленькое, словно
измученное, и почти некрасивое. Очень выделялся только красный пышный рот и
серые глаза, холодные, будто прозрачные, окруженные синевой. Она сказала
слабым, но ясным голосом:
- Извиняюсь. Продолжайте чтение. Я не здороваюсь пока ни с кем.
И села у входа в кресло.