"Алексей Николаевич Толстой. Егор Абозов (Роман не закончен)" - читать интересную книгу автора

- Перестань! - ответил Сатурнов и сморщился до невозможности; черная
бородка полезла у него на сторону, а татарские усики вкось. - Дурака
корчишь. Философия твоя - к бабам ездить.
Белокопытов сразу побледнел, сжал маленький рот.
- У всякого свой стиль, - отчеканил он и обратился к Егору Ивановичу:
- О России мы еще поговорим, но если ты попал к нам, помни главное: вся
Россия - это "что", а мы - это "как". Мы эстеты, формовщики, стилисты,
красочники. Вне нас формы нет, хаос...
Он уже сердился и настаивал, но договорить ему опять не пришлось. В
прихожей раздался кашель, и вошли трое юношей. Один с детскими щеками,
вздернутым носиком и челкой на лбу, одетый как картинка, другой кривоплечий
с перекошенным и унылым лицом и нечесаный, третий же был высок, в
застегнутом сюртуке с хризантемой на шелковом отвороте, и походил на
Уайльда. Все трое были из кружка "Зигзаги", из тех еще никому не известных
поэтов и художников, которые первые поддержали Белокопытова на редакционном
заседании "Дэлоса".
Молодой человек с челкой и взлохмаченный молодой человек только
поклонились, похожий на Уайльда сухо пожал руки, и все трое сели в угол на
диванчик. Бело-копытов зажег под никелевым чайником спиртовку и хлопотал с
посудой. Сатурнов, облизнув усы от ликера, побарабанил ногтями и
проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Много сволочи развелось, сделай одолжение!
Он очень начинал нравиться Егору Ивановичу. От присутствия его в
комнате все речи Белокопытова казались милой болтовней, "Зигзаги", на
диване, только смешными, а вся суетливо убранная комната - бонбоньеркой. В
маленьком сухом Сатурнове была крепость и неповоротливость корня. Егор
Иванович чуял его нюхом, как собаки слышат запах родного дыма.
Вошли Волгин и толстый юноша Поливанский. Они оба задержали руку Егора
Ивановича в своей и поглядели на него насквозь; после этого занялись чаем.
Белокопытов вертелся на каблучках, говорил одним: "вам чаю"; другим:
"вам ликеру", третьим: "нет, нет, вам только грушу", - определяя вкус
каждого вдохновенно, и все более жеманился, поднося платочек к губам и
векам, влажным от пота. С ним не спорили и ели, что дают.
Поэт Горин-Савельев и новеллист Коржевский пришли вместе и еще с
порога начали болтать всякий вздор. Поэт схватил Белокопытова под руку и
зашептал на ухо милую сплетню, прерывая рассказ пронзительным и неживым
смехом, при этом откидывал голову и поправлял височки. В прихожей
послышалось густое сопение, и глубокий, как из чрева, голос произнес:
- К вам можно?
Вошел Полынов, как всегда в велосипедном костюме.
Его большие волосы и борода растрепались от ветра. Зелеными глазами
из-за пенсне он оглядывал присутствующих весело и с наслаждением, затем
увидел "Зигзагов", замер, наклонил голову и стал похож на большую собаку.
Белокопытов воскликнул громко:
- Я предлагаю подождать с чтением до полуночи. Я жду одного
замечательного человека.
- Бабу, - проворчал Сатурнов.
- Кого? Женщину? Болтунову? Скороговоркину? Мадмазель Злючку? Я боюсь,
- затараторил Горин-Савельев, весело хохоча, тогда как глаза его оставались
безучастными и даже тоскливыми.