"Алексей Николаевич Толстой. Егор Абозов (Роман не закончен)" - читать интересную книгу автора

острое ищет себе такую же форму.
- Хорошо. Так вот в чем дело: я написал повесть.
Белокопытов наклонил голову, признавая совершенное. Егор Иванович
сильно покраснел, его лицо стало детским и нежным от этого, и, точно в
обиде, задрожали губы:
- Я понимаю, тебя это не может волновать. У нас все мелкие чиновники,
выгнанные со службы, и сельские учителя пишут повести. А юноши до двадцати
лет - стихи. Издать книжку стихов так же мило и приятно, как поехать в Крым
или жениться на барышне. Я тоже так писал года четыре в разных
провинциальных газетках. Бросил, конечно, это занятие. А за прошлый год в
тайге многое случилось во мне самом. Рассказать тебе очень трудно; я лучше
тебе опишу один сон. Идет на реке крупный дождик сквозь солнце; пузыри по
воде, круги, и радуга играет, то пропадет, то опояшет все небо. Я
раздеваюсь и вхожу в воду, а дна нет; глубина такая же, как в небе, и
облака, и радуга внизу. Я опускаюсь все глубже и плыву на тот берег, и
самого себя вижу под водой, вижу, как двигаю с усилием руками и ногами. А
на той стороне посреди поля стоит белый дом со множеством окон. Я переплыл
и захожу в него, рад, что все-таки добрался. В комнатах бело, жарко, и мухи
звенят о стекла. Душно мне, скучно; я гляжу - по полю тени бегут от
облаков. Подхожу к окну и ударяю в форточку. И вдруг она распахивается в
темноту, в такой мрак, какого нет на земле. И там полно, сыро, чувствую,
как пламень пробегает. И каждый раз после этого сна такое чувство, точно
сквозняк идет из сердца прямо туда.
- Ого, да ты молодец, - проговорил Белокопытов. Брови его двигались,
как у осы; заложив сигару в угол рта, он с любопытством теперь осматривал
приятеля.
- Не знаю, чем я молодец, только повесть моя хорошая, - сказал Егор
Иванович, - я не выдумал ее, а писал, точно мне в ухо диктовали. Подумай -
я мужик; деревне нашей лет двести, а как жили при Петре, так все и осталось
стоять. Темнота, как в форточке. Сколько же силы должно накопиться? Иногда
кажется - душит она меня, забор какой-нибудь хочется своротить.
- Я должен слышать твою повесть, - сказал Бело-
копытов, трогая фарфоровые пуговки на жилете; дым от сигары стоял
облачком над его головой.
Егор Иванович дунул, облачко заколебалось; он спросил:
- Ты хочешь, чтобы я тебе прочел?
- Завтра вечером. Сегодня не хочу. Я могу разволноваться, а мне
предстоит сложная беседа с одной женщиной. Я должен быть свежим и
остроумным.
Егор Иванович, тяжело облокотясь о стол, сам уже теперь глядел на
приятеля, и глаза его становились ясными, точно дикими. Белокопытов
завертелся на стуле, бросил сигару:
- Пожалуйста, не обижайся, не горячись, Егор. Все это меня ужасно
нервит. Сегодня нельзя. Завтра я соберу нужных людей. Вот моя карточка. Ты
придешь в десять часов. Если повесть твоя хороша, это необыкновенно кстати.
На днях открылся художественный журнал. Вышла история. Я все тебе потом
объясню. Мы должны бороться, у нас есть один козырь, крупнейший. Но нам
нужен еще романист, свежий, блестящий, чтобы все газеты сбесились, чтобы
это был бум! Прощай!
Белокопытов поднялся, взглянул на часики, плоские, как рубль, бросил