"Елена Толстая. Фартовый человек " - читать интересную книгу автора

заговорила быстро, невнятно, путаясь в слюнях. Макинтош с тоской узнал
юродивого Кирюшку.
Кирюшка обитал, по общему мнению, где-то под камнями мостовой, вылезал
наружу только ночью, да и то не во всякую ночь, а в проклятую, дьявольскую,
и изрекал пророчества, мрачные даже для пятого года революции. Где он на
самом деле ночевал и чем питался - оставалось секретом, который, впрочем,
прозорливому Макинтошу разгадывать совершенно не хотелось.
Кирюшка сунул руки в драных рукавицах за веревочный пояс, остановился у
Макинтоша поперек пути и уставился прямо на него.
- Ну чего тебе? - сказал Макинтош хмуро.
Кирюшка не сводил с него глаз, горящих в ночном сумраке.
- Чего? - повторил Макинтош и попятился.
- Грядет! - тонким, бабьим голосом выкрикнул вдруг Кирюшка. - Грядет!
Обидели Богородицу! Плакала красными слезьми! Вот те крест!..
Он с усилием вытащил из-за пояса распластанную ладонь, оставив рукавицу
под веревкой, скрутил крепкий кукиш и обмахнулся наподобие креста.
- Плакала! Обидели! - повторил Кирюшка со злорадным торжеством. Слюна
ползала в его бороде.
Макинтош косил глазами, отыскивая пути к бегству. Кирюшка опять сунул
руку в рукавицу, пожал плечами и прибавил:
- А вот ты не веришь, собачонок... Тяв-тяв-тяв...
Макинтош безмолвствовал.
- Утратили веру! - завыл, даже запел Кирюшка. - Убили веру у народа!
Убили царя православного! Красными слезьми плакала Богородица на
Петроградской, где с грошиками,[1] красными... Вот, гляди.
И тут из глаз Кирюшки сплошным потоком полились слезы. Мутными
показались они Макинтошу, но только поначалу. Чем дольше мальчик вглядывался
в белеющее среди ночи лицо юродивого, тем отчетливее видел он темные, почти
черные полоски на впалых щеках и тощей длинной бороде Кирюшки.
Не переставая плакать, юродивый рассмеялся. Куриная грудь его и бородка
затряслись:
- Не верил? Иди потрогай! Тяв-тяв... Собачонок ты! Кровь это, кровь...
Большая кровь грядет.
- Тьфу черт, - выговорил Макинтош невольно.
Несколько капель сорвалось с Кирюшкиной бороды и пало на снег. Макинтош
отчетливо разглядел теперь - кровь. Не по цвету даже - цвета и не различишь
толком, - а по особенному образу падать и клякситься. Никакая жидкость так
не разбрызгивается. Особая повадка, выразился бы Юлий, чтоб ему провалиться
с его гадкими польскими усиками и обаятельной улыбочкой, ямочки на щеках.
Макинтош попятился еще дальше, а потом повернулся к Кирюшке спиной и,
высоко подскакивая в снегу, побежал прочь.


* * *

В полуподвале у Валидовны действительно заседал Юлий, и накурено там
было так, словно вдруг невесть откуда свалилось богатство. Макинтош помаялся
в помещении, попытался разбуржуить Юлия на папироску - и по тому, как легко
это удалось, сразу понял: Юлий глубоко ушел в игру и покидать полуподвал не
собирается.