"Лев Николаевич Толстой. Анна Каренина" - читать интересную книгу автора

в комнату. Цирюльника уже не было.
- Дарья Александровна приказали доложить, что
они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть,
угодно, - сказал он, смеясь только глазами, и, положив руки
в карманы и склонив голову набок, уставился на барина.
Степан Аркадьич помолчал. Потом добрая и
несколько жалкая улыбка показалась на его красивом лице.
- А? Матвей? - сказал он, покачивая головой.
- Ничего, сударь, образуется, - сказал Матвей.
- Образуется?
- Так точно-с.
- Ты думаешь? Это кто там? - спросил Степан
Аркадьич, услыхав за дверью шум женского платья.
- Это я-с, - сказал твердый и приятный женский
голос, и из-за двери высунулось строгое рябое лицо Матрены Филимоновны, нянюшки.
- Ну что, Матреша? - спросил Степан Аркадьич, выходя к ней в дверь.
Несмотря на то, что Степан Аркадьич был кругом
виноват перед женой и сам чувствовал это, почти все
в доме, даже нянюшка, главный друг Дарьи
Александровны, были на его стороне.
- Ну что? - сказал он уныло.
- Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось бог
даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и все
в доме навынтараты пошло. Детей, сударь, пожалеть
надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься....
- Да ведь не примет...
- А вы свое сделайте. Бог милостив, богу молитесь,
сударь, богу молитесь.
- Ну, хорошо, ступай, - сказал Степан Аркадьич,
вдруг покраснев. - Ну, так давай одеваться, -
обратился он к Матвею и решительно скинул халат.
- Матвей уже держал, сдувая что-то невидимое,
хомутом приготовленную рубашку и с очевидным
удовольствием облек в нее холеное тело барина.

Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами,
выправил рукава рубашки, привычным движением
рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы
с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок,
чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически
веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка
подрагивая на каждой ноге, в столовую, где уже ждал его
кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из
присутствия.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное - от
купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот
необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой,
не могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут было
то, что этим подмешивался денежный интерес в
предстоящее дело его примирения с женою. И мысль, что он