"Лев Николаевич Толстой. Анна Каренина" - читать интересную книгу автора

должен знать это, и что он притворяется, спрашивая об этом
так легко. И она покраснела за отца. Он тотчас же понял
это и также покраснел.
- Не знаю, - сказала она. - Она не велела учиться,
а велела идти гулять с мисс Гуль к бабушке.
- Ну, иди, Танчурочка моя. Ах да, постой, - сказал
он, все-таки удерживая ее и гладя ее нежную ручку.
Он достал с камина. где вчера поставил, коробочку
конфет и дал ей две, выбрав ее любимые, шоколадную и помадную.
- Грише? - сказала девочка, указывая на шоколадную.
- Да, да. - И еще раз погладив ее плечико, он
поцеловал ее в корни волос, в шею и отпустил ее.
- Карета готова, - сказал Матвей. - Да просительница, - прибавил он.
- Давно тут? - спросил Степан Аркадьич.
- С полчасика.
- Сколько раз тебе приказано сейчас же докладывать !
- Надо же вам дать хоть кофею откушать, - сказал
Матвей тем дружески грубым тоном, на который нельзя было сердиться.
- Ну, проси же скорее, - сказал Облонский, морщась от досады.
Просительница, штабс-капитанша Калинина, просила
о невозможном и бестолковом; но Степан Аркадьич, по
своему обыкновению, усадил ее, внимательно, не
перебивая, выслушал ее и дал ей подробный совет, к кому и
как обратиться, и даже бойко и складно своим крупным,
растянутым, красивым и четким почерком написал ей
записочку к лицу, которое могло ей пособить. Отпустив
штабс-капитаншу. Степан Аркадьич взял шляпу и
остановился, припоминая, не забыл ли чего. Оказалось, что
он ничего не забыл, кроме того, что хотел забыть, - жену.
Ах да! Он опустил голову, и красивое лицо его
приняло тоскливое выражение. Пойти или не пойти? -
говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что
ходить не надобно, что, кроме фальши, тут ничего быть
не может, что поправить, починить их отношения
невозможно, потому что невозможно сделать ее опять
привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать
стариком, не способным любить. Кроме фальши и лжи,
ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
Однако когда-нибудь же нужно; ведь не может
же это так остаться, - сказал он, стараясь придать
себе смелости. Он выпрямил грудь, вынул папироску,
закурил, пыхнул два раза, бросил ее в
перламутровую раковину-пепельницу, быстрыми шагами прошел
мрачную гостиную и отворил другую дверь, в спальню жены.

Дарья Александровна, в кофточке и с пришпиленными на затылке косами
уже редких, когда-то густых и прекрасных волоса с осунувшимся, худым лицом и
большими, выдававшимися от худобы лица, испуганными
глазами, стояла среди разбросанных по комнате вещей
пред открытою шифоньеркой, из которой она выбирала