"Лев Толстой. Ответ на определение Синода от 20 - 22 февраля и на полученные мной по этому случаю письма" - читать интересную книгу автора

обманом. Но они не могут поступать иначе. Вот это-то и ужасно. И потому
обличать их обманы не только можно, но должно. Если есть что священное, то
никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность
обличать их религиозный обман, когда видишь его.
Если чувашин мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу равнодушно
пройти мимо, потому что то, что он делает, он делает во имя чуждого мне
своего суеверия и не касается того, что для меня священно; но когда люди
как бы много их ни было, как бы старо ни было их суеверие и как бы
могущественными они ни были, во имя того бога, которым я живу, и того
учения Христа, которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям,
проповедуют грубое колдовство, не могу этого видеть спокойно. И если я
называю по имени то, что они делают, то я делаю только, то что должен,
чего не могу не делать, если я верую в бога и христианское учение. Если же
они вместо того, чтобы ужаснуться на свое кощунство, называют кощунством
обличение их обмана, то это только доказывает силу их обмана и должно
только увеличивать усилия людей, верующих в бога и в учение Христа, для
того, чтобы уничтожить этот обман, скрывающий от людей истинного бога.
Про Христа, выгнавшего из храма быков, овец и продавцов, должны были
говорить, что он кощунствует. Если бы он пришел теперь и увидал то, что
делается его именем в церкви, то еще с большим и более законным гневом
наверно повыкидал бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и кресты, и чаши,
и свечи, и иконы, и все то, посредством чего они, колдуя, скрывают от
людей бога и его учение.
Так вот что справедливо и что несправедливо в постановлении обо мне
Синода. Я действительно не верю в то, во что они говорят, что верят. Но я
верю во многое, во что они хотят уверить людей, что я не верю.
Верю я в следующее: верю в бога, которого понимаю как дух, как любовь, как
начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля бога
яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать
богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что
истинное благо человека - в исполнении воли бога, воля же его в том, чтобы
люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как
они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в евангелии, что в этом
весь закон и пороки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного
человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение
любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему
благу, дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке
любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в
мире царства божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие
теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой
и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви
есть только одно средство: молитва, - не молитва общественная в храмах,
прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5 - 13), а молитва, о6разец которой дан
нам Христом, - уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем
сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли бога.
Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого либо, мешают чему-нибудь и
кому-нибудь или не нравятся эти мои верования, - я так же мало могу их
изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и
умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так,
как я верю, готовясь идти к том богу, от которого исшел. Я не говорю,