"Лев Николаевич Толстой. Николай Палкин" - читать интересную книгу автора

а то ужасть берет. Как вспомнишь все, что сам терпел да от тебя терпели, так
и аду не надо, хуже аду всякого...
Я живо представил себе то, что должно вспоминаться в его старческом
одиночестве этому умирающему человеку, и мне вчуже стало жутко. Я вспомнил
про те ужасы, кроме палок, в которых он должен был принимать участие. Про
загоняние насмерть сквозь строй, про расстреливанье, про убийства и грабежи
городов и деревень на войне (он участвовал в польской войне), и я стал
расспрашивать его про это. Я спросил его про гоняние сквозь строй.
Он рассказал подробно про это ужасное дело. Как ведут человека,
привязанного к ружьям и между поставленными улицей солдатами с шпицрутенами
палками, как все бьют, а позади солдат ходят офицеры и покрикивают: "Бей
больней!"
- "Бей больней!" - прокричал старик начальническим голосом, очевидно не
без удовольствия вспоминая и передавая этот молодечски-начальнический тон.
Он рассказал все подробности без всякого раскаяния, как бы он рассказывал
о том, как бьют быков и свежуют говядину. Он рассказал о том, как водят
несчастного взад и вперед между рядами, как тянется и падает забиваемый
человек на штыки, как сначала видны кровяные рубцы, как они перекрещиваются,
как понемногу рубцы сливаются, выступает и брызжет кровь, как клочьями летит
окровавленное мясо, как оголяются кости, как сначала еще кричит несчастный и
как потом только охает глухо с каждым шагом и с каждым ударом, как потом
затихает и как доктор, для этого приставленный, подходит и щупает пульс,
оглядывает и решает, можно ли еще бить человека или надо погодить и отложить
до другого раза, когда заживет, чтобы можно было начать мучение сначала и
додать то количество ударов, которое какие-то звери, с Палкиным во главе,
решили, что надо дать ему. Доктор употребляет свое знание на то, чтобы
человек не умер прежде, чем не вынесет все те мучения, которые может вынести
его тело.
Рассказывал солдат после, как после того, как он не может больше ходить,
несчастного кладут на шинель ничком и с кровяной подушкой во всю спину несут
в госпиталь вылечиваться с тем, чтобы, когда он вылечится, додать ему ту
тысячу или две палок, которые он недополучил и не вынес сразу.
Рассказывал, как они просят смерти и им не дают ее сразу, а вылечивают и
бьют другой, иногда третий раз. И он живет и лечится в госпитале, ожидая
новых мучений, которые доведут его до смерти.
И его ведут во второй или третий раз и тогда уже добивают насмерть. И все
это за то, что человек или бежит от палок, или имел мужество и
самоотвержение жаловаться за своих товарищей на то, что их дурно кормят, а
начальство крадет их паек.
Он рассказывал все это, и когда я старался вызвать его раскаяние при этом
воспоминании, он сначала удивился, а потом как будто испугался.
- Нет, - говорит, - это что ж, это по суду. В этом разве я причинен? Это
по суду, по закону.
То же спокойствие и отсутствие раскаяния было у него и по отношению к
военным ужасам, в которых он участвовал и которых он много видел и в Турции
и в Польше. Он рассказал об убитых детях, о смерти голодом и холодом
пленных, об убийстве штыком молодого мальчика-поляка, прижавшегося к дереву.
И когда я спросил его, не мучают ли совесть его и эти поступки, он уже
совсем не понял меня. Это на войне, по закону, за царя и отечество. Это
дела, по его понятию, не только не дурные, но такие, которые он считает