"Лев Толстой. Так что же нам делать?" - читать интересную книгу автора

вперед ногу, покатился дальше.
Старуха разразилась неприличным матерным ругательством, прерываемым
кашлем. С горы в это время, размахивая руками (в одной была связка с одним
маленьким калачом и баранками), шел по середине улицы белый как лунь старик,
весь в лохмотьях. Старик этот имел вид человека, только что подкрепившегося
шкаликом. Он слышал, видно, брань старухи и взял ее сторону.
-- Я вас, чертенята, у! -- крикнул он на ребят, направляясь как будто
на них, и, обогнув меня, взошел на тротуар.
Старик этот на Арбате поражает своею старостью, слабостью и нищетой.
Здесь это был веселый работник, возвращающийся с дневного труда.
Я пошел за стариком. Он загнул за угол налево а Проточный переулок и,
пройдя весь дом и ворота, скрылся в двери трактира.
На Проточный переулок выходят двое ворот и несколько дверей: трактира,
кабака и нескольких съестных и других лавочек. Это -- самая Ржанова
крепость. Все здесь серо, грязно, вонюче -- и строения, и помещения, и
дворы, и люди. Большинство людей, встретившихся мне здесь, были оборванные и
полураздетые. Одни проходили, другие перебегали из дверей в двери. Двое
торговались о каком-то тряпье. Я обошел все строение с Проточного переулка и
Берегового проезда и, вернувшись, остановился у ворот одного из домов. Мне
хотелось зайти посмотреть, что делается там, в середине, но жутко было. Что
я скажу, когда меня спросят, что мне нужно? Поколебавшись, я вошел-таки. Как
только я вошел во двор, я почувствовал отвратительную вонь. Двор был ужасно
грязный. Я повернул за угол и в ту же минуту услыхал налево от меня,
наверху, на деревянной галерее, топот шагов бегущих людей, сначала по доскам
галереи, а потом по ступеням лестницы. Прежде выбежала худая женщина с
засученными рукавами, в слинявшем розовом платье и ботинках на босу ногу.
Вслед за ней выбежал лохматый мужчина в красной рубахе и очень широких, как
юбка, портках, в калошах. Мужчина под лестницей схватил женщину.
-- Не уйдешь!--проговорил он, смеясь.
-- Вишь, косоглазый черт! -- начала женщина, очевидно польщенная этим
преследованием, но увидала меня и злобно крикнула: -- Кого надо?
Так как мне никого не надо было, я смутился и ушел. Удивительного тут
ничего не было; но случай этот, после того, что я видел с той стороны двора
ругающуюся старуху, веселого старика и катавшихся мальчишек, вдруг
совершенно с новой стороны показал мне то дело, которое я затевал. А затевал
я облагодетельствовать этих людей с помощью московских богачей. Я понял тут
в первый раз, что у всех тех несчастных, которых я хотел
благодетельствовать, кроме того времени, когда они, страдая от холода и
голода, ждут впуска в дом, есть еще время, которое они на что-нибудь да
употребляют, есть еще 24 часа каждые сутки, есть еще целая жизнь, о которой
я прежде не думал. Я понял здесь в первый раз, что все эти люди, кроме
желания укрыться от холода и насытиться, должны еще жить как-нибудь те 24
часа каждые сутки, которые им приходится прожить так же, как и всяким
другим. Я понял, что люди эти должны и сердиться, и скучать, и храбриться, и
тосковать, и веселиться. Я, как ни странно это сказать, в первый раз ясно
понял, что дело, которое я затевал, не может состоять в том только, чтобы
накормить и одеть тысячу людей, как бы накормить и загнать под крышу 1000
баранов, а должно состоять в том, чтобы сделать доброе людям. И когда я
понял, что каждый из этой тысячи людей такой же точно человек, с таким же
прошедшим, с такими же страстями, соблазнами, заблуждениями, с такими же