"Лев Толстой. Так что же нам делать?" - читать интересную книгу автора

на Хитров рынок и в тамошние ночлежные дома. Там вы увидите настоящую
"золотую роту". Один шутник говорил мне, что это теперь уже не рота, а
золотой полк: так их много стало. Шутник был прав, но он бы был еще
справедливее, если бы сказал, что этих людей теперь в Москве не рота и не
полк, а их целая армия, думаю, около 50 тысяч. Городские старожилы, когда
говорили мне про городскую нищету, всегда говорили это с некоторым
удовольствием, как бы гордясь передо мной тем, что они знают это. Я помню,
когда я был в Лондоне, там старожилы тоже как будто хвастались, говоря про
лондонскую нищету. Вот, мол, как у нас.
И мне хотелось видеть эту всю нищету, про которую мне говорили.
Несколько раз я направлялся в сторону Хитрова рынка, но всякий раз мне
становилось жутко и совестно. "Зачем я пойду смотреть на страдания людей,
которым я не могу помочь?"--говорил один голос. "Нет, если ты живешь здесь и
видишь все прелести городской жизни, поди, посмотри и на это",-- говорил
другой голос.
И вот в декабре месяце третьего года, в морозный и ветреный день, я
пошел к этому центру городской нищеты, к Хитрову рынку. Это было в будни,
часу в четвертом. Уже идя по Солянке, я стал замечать больше и больше людей
в странных, не своих одеждах и в еще более странной обуви, людей с особенным
нездоровым цветом лица и, главное, с особенным общим им всем пренебрежением
ко всему окружающему. В самой странной, ни на что не похожей одежде человек
шел совершенно свободно, очевидно без всякой мысли о том, каким он может
представляться другим людям. Все эти люди направлялись в одну сторону. Не
спрашивая дороги, которую я не знал, я шел за ними и вышел на Хитров рынок.
На рынке такие же женщины в оборванных капотах, салопах, кофтах, сапогах и
калошах и столь же свободные, несмотря на уродство своих одежд, старые и
молодые, сидели, торговали чем-то, ходили и ругались. Народу на рынке было
мало. Очевидно, рынок отошел, и большинство людей шло в гору мимо рынка и
через рынок, все в одну сторону. Я пошел за ними. Чем дальше я шел, тем
больше сходилось все таких же людей по одной дороге. Пройдя рынок и идя
вверх по улице, я догнал двух женщин: одна старая, другая молодая. Обе в
чем-то оборванном и сером. Они шли и говорили о каком-то деле.
После каждого нужного слова произносилось одно или два ненужных, самых
неприличных слова. Они были не пьяны, чем-то были озабочены, и шедшие
навстречу, и сзади и спереди, мужчины не обращали на эту их странную для
меня речь никакого внимания. В этих местах, видно, всегда так говорили.
Налево были частные ночлежные дома, и некоторые завернули туда, другие шли
дальше. Взойдя на гору, мы подошли к угловому большому дому. Большинство
людей, шедших со мною, остановилось у этого дома. По всему тротуару этого
дома стояли и сидели на тротуаре и на снегу улицы все такие же люди. С
правой стороны входной двери -- женщины, с левой -- мужчины. Я прошел мимо
женщин, прошел мимо мужчин (всех было несколько сот) и остановился там, где
кончалась их вереница. Дом, у которого дожидались эти люди, был Ляпинский
бесплатный ночлежный дом. Толпа людей были ночлежники, ожидающие впуска. В 5
часов вечера отворяют и впускают. Сюда-то шли почти все те люди, которых я
обгонял.
Я остановился там, где кончалась вереница мужчин. Ближайшие ко мне люди
стали смотреть на меня и притягивали меня своими взглядами. Остатки одежд,
покрывавших эти тела, были очень разнообразны. Но выражение всех взглядов
этих людей, направленных на меня, было совершенно одинаково. Во всех