"Лев Толстой. Так что же нам делать?" - читать интересную книгу автора

взглядах было выражение вопроса: зачем ты--человек из другого
мира--остановился тут подле нас? Кто ты? Самодовольный ли богач, который
хочет порадоваться на нашу нужду, развлечься от своей скуки и еще помучать
нас, или ты то, что не бывает и не может быть,-- человек, который жалеет
нас? На всех лицах был этот вопрос. Взглянет, встретится глазами и
отвернется. Мне хотелось заговорить с кем-нибудь, и я долго не решался. Но
пока мы молчали, уже взгляды наши сблизили нас. Как ни разделила нас жизнь,
после двух, трех встреч взглядов мы почувствовали, что мы оба люди, и
перестали бояться друг друга. Ближе всех ко мне стоял мужик с опухшим лицом
и рыжей бородой, в прорванном кафтане и стоптанных калошах на босу ногу. А
было 8 градусов мороза. В третий или четвертый раз я встретился с ним
глазами и почувствовал такую близость с ним, что уж не то что совестно было
заговорить с ним, но совестно было не сказать чего-нибудь. Я спросил, откуда
он. Он охотно ответил и заговорил; другие приблизились. Он смоленский,
пришел искать работы на хлеб и Подати. "Работы,-- говорит,-- нет, солдаты
нынче всю работу отбили. Вот и мотаюсь теперь; верьте богу,-- не ел два
дня",-- сказал он робко с попыткой улыбки. Сбитенщик, старый солдат, стоял
тут. Я подозвал. Он налил сбитня. Мужик взял горячий стакан в руки и, прежде
чем пить, стараясь не упустить даром тепло, грел об него руки. Грея руки, он
рассказывал мне свои похождения. Похождения или рассказы про похождения
почти все одни и те же: была работишка, потом перевелась, а тут в ночлежном
доме украли кошель с деньгами и с билетом. Теперь нельзя выйти из Москвы. Он
рассказал, что днем он греется по кабакам, кормится тем, что съедает закуску
(куски хлеба в кабаках); иногда дадут, иногда выгонят; ночует даром здесь в
Ляпинском доме. Ждет только обхода полицейского, который, как
беспаспортного, заберет его в острог и отправит по этапу на местожительства.
"Говорят, в четверг будет обход,-- сказал он,-- тогда заберут. Только бы до
четверга добиться". (Острог и этап представляются для него обетованной
землей.)
Пока он рассказывал, человека три из толпы подтвердили его слова и
сказали, что они точно в таком же положении.
Худой юноша, бледный, длинноносый, в одной рубахе на верхней части
тела, прорванной на плечах, и в фуражке без козырька, бочком протерся ко мне
чрез толпу. Он не переставая дрожал крупной дрожью, но старался улыбаться
презрительно на речи мужиков, полагая этим попасть в мой тон, и глядел на
меня. Я предложил и ему сбитню; он также, взяв стакан, грел об него руки и
только что начал что-то говорить, как его оттеснил большой, черный,
горбоносый, в рубахе ситцевой и жилете, без шапки. Горбоносый попросил тоже
сбитня. Потом старик длинный, клином борода, в пальто, подпоясан веревкой и
в лаптях, пьяный. Потом маленький, с опухшим лицом и с слезящимися глазами в
коричневом нанковом пиджаке и с голыми коленками, торчавшими в дыры летних
панталон, стучавшими друг о друга от дрожи. Он не мог удержать стакан от
дрожи и пролил его на себя. Его стали ругать. Он только жалостно улыбался и
дрожал. Потом кривой урод в лохмотьях и опорках на босу ногу, потом что-то
офицерское, потом что-то духовного звания, потом что-то странное,
безносое,-- все это голодное и холодное, умоляющее и покорное теснилось
вокруг меня и жалось к сбитню. Сбитень выпили. Один попросил денег; я дал.
Попросил другой, третий, и толпа осадила меня. Сделалось замешательство,
давка. Дворник соседнего дома крикнул на толпу, чтоб очистили тротуар против
его дома, и толпа покорно исполнила его приказание. Явились распорядители из