"Лев Толстой. Так что же нам делать?" - читать интересную книгу автора

толпы и взяли меня под свое покровительство -- хотели вывести из давки, но
толпа, прежде растянутая по тротуару, теперь вся расстроилась и прижалась ко
мне. Все смотрели на меня и просили; и одно лицо было жалче и измученнее и
униженнее другого. Я роздал все, что у меня было. Денег у меня было немного:
что-то около 20 рублей, и я с толпою вместе вошел в ночлежный дом.
Ночлежный дом огромный. Он состоит из четырех отделений. В верхних
этажах -- мужские, в нижних -- женские. Сначала я вошел в женское; большая
комната вся занята койками, похожими на койки 3-го класса железных дорог.
Койки расположены в два этажа -- наверху и внизу. Женщины, странные,
оборванные, в одних платьях, старые и молодые, входили и занимали места,
которые внизу, которые наверху. Некоторые старые крестились и поминали того,
кто устроил этот приют, некоторые смеялись и ругались. Я прошел наверх. Там
также размещались мужчины; между ними я увидал одного из тех, которым я
давал деньги. Увидав его, мне вдруг стало ужасно стыдно, и я поспешил уйти.
И с чувством совершенного преступления я вышел из этого дома и пошел домой.
Дома я вошел по коврам лестницы в переднюю, пол которой обит сукном, и, сняв
шубу, сел за обед из 5 блюд, за которым служили два лакея во фраках, белых
галстуках и белых перчатках.
Тридцать лет тому назад я видел в Париже, как в присутствии тысячи
зрителей отрубили человеку голову гильотиной. Я знал, что человек этот был
ужасный злодей; я знал все те рассуждения, которые столько веков пишут люди,
чтобы оправдать такого рода поступки; я знал, что это сделали нарочно,
сознательно; но в тот момент, когда голова и тело разделились и упали в
ящик, я ахнул и понял не умом, не сердцем, а всем существом моим, что все
рассуждения, которые я слышал о смертной казни, есть злая чепуха, что
сколько бы людей ни собралось вместе, чтобы совершить убийство, как бы они
себя ни называли, убийство худший грех в мире, и что вот на моих глазах
совершен этот грех. Я своим присутствием и невмешательством одобрил этот
грех и принял участие в нем. Так и теперь, при виде этого голода, холода и
унижения тысячи людей, я не умом, не сердцем, а всем существом моим понял,
что существование десятков тысяч таких людей в Москве, тогда, когда я с
другими тысячами объедаюсь филеями и осетриной и покрываю лошадей и полы
сукнами и коврами, что бы ни говорили мне все ученые мира о том, как это
необходимо,-- есть преступление, не один раз совершенное, но постоянно
совершающееся, и что я, с своей роскошью, не только попуститель, но прямой
участник его. Для меня разница, этих двух впечатлений была только в том, что
там все, что я мог сделать, это было то, чтобы закричать убийцам, стоявшим
около гильотины и распоряжавшимся убийством, что они делают зло, и всеми
средствами стараться помешать. Но и делая это, я мог вперед знать, что этот
мой поступок не помешает убийству. Здесь же я мог дать не только сбитень и
те ничтожные деньги, которые были со мной, но я мог отдать и пальто с себя и
все, что у меня есть дома. А я не сделал этого и потому чувствовал, и
чувствую, и не перестану чувствовать себя участником постоянно
совершающегося преступления до тех пор, пока у меня будет излишняя пища, а у
другого совсем не будет, у меня будут две одежды, а у кого-нибудь не будет
ни одной.
III

В тот же вечер, когда я вернулся из Ляпинского дома, я рассказывал свое
впечатление одному приятелю. Приятель -- городской житель -- начал говорить