"Татьяна Толстая. День (сборник рассказов, эссе и фельетонов)" - читать интересную книгу автора

демократически-нейтральным, ко всему равнодушным, спокойным, приветливым,
никого не раздражающим слоем благородной, буддийской простоты.
И в городе, у себя дома, каждый сделает то же самое. Белое - это просто
и благородно. Ничего лишнего. Белые стены. Белые обои. А лучше - просто
малярная кисть или валик, водоэмульсионная краска или штукатурка, - шарах -
и чисто. Все сейчас так делают. - И я так сделаю. - И я.
И я тоже. Мне нравится белое! Начать жизнь сначала! Не сдаваться! На
цыпочках, осторожно, чтобы не побеспокоить, чуть заметной тенью, в шерстяных
носках по новенькому линолеуму, с валенками подмышкой, с букетом звездчатой
валерианы в руках, с пробочками и скляночками в оттопыренных карманах, с
усатыми и бритыми инвалидами всех времен в испуганной памяти, выходитъ вонъ
Михаилъ Августовичъ Янсонъ, шведъ, лютеранинъ, мещанинъ, гражданинъ,
аптекарь - трудолюбивый садовник, запасливый и аккуратный человек, без лица,
без наследников, без примет, - Михаил Августович, муж маленькой жены, житель
маленьких комнат, чуточку смелый, но очень скрытный хранитель запрещенного
прошлого, свидетель истории, добела ободранной нами со стен его бывшей
каморки. Михаил Августович, про которого я ничего не знаю и теперь уже
никогда, никогда не узнаю, - кроме того, что он закопал непонятное железное
в саду, спрятал ненужное тряпичное на чердаке, укрыл недопустимое,
невозвратимое иод обоями спальни. Своими руками я содрала последние следы
Михаила Августовича со стен, за которые он цеплялся полвека, - и, ненужный
больше ни одному человеку на этом новом, отбеленном, отстиранном,
продезинфицированном свете, он ушел, наверное, навсегда и непоправимо, в
травы и листья, в хлорофилл, в корни сорняков, в немую, вечно шумящую на
ветру, безымянную и блаженную, господню фармакопею.

Ноябрь 1997

Частная годовщина

Человеческая память на удивление коротка, плохое быстро забывается, "у
каждой эпохи свои подрастают леса", и тем не менее: никаких нет оснований
взять да и не отметить юбилей, пусть даже и некруглый, а просто годовщину, -
чего-нибудь такого незначительного, быстро миновавшего, а все же бывшего
ведь, существовавшего когда-то, казавшегося значительным и тревожным.
Например, шестую годовщину голодной зимы, пустого декабря 1991 года.
В декабре 1991 года, помню, мучительно хотелось есть. Состояние для
столичных жителей непривычное, для ленинградцев отозвавшееся блокадными
воспоминаниями. Все как всегда - огни и снег, под ногами скрипит; и
новогодние елки - пожалте, на здоровье, и телевидение еще исполнено
остроумия, и смелости, и даже душевного человеческого трепета, - еще не
вылупился из коммерческого яйца Лев Новоженов со товарищи, еще не приучил
толпу наслаждаться изысканным остроумием, о которым презентуются
раздавленные и оплеванные, униженные и оскорбленные. Все еще как бы
гуманно, - но есть уже нечего. В ларьках - пластмассовые изделия в изобилии,
мужские вибраторы, кушаки и сумочки, оранжерейные или же южные -
неизвестно - цветы, шнурки почему-то, даже финский стиральный порошок -
подумать только, - но не порошком единым; а вот есть очень-очень хочется. И,
странное дело, не два или там три раза в день, а постоянно, раз
четырнадцать. И даже те, у кого, по слову известной стихотворной шарады: