"Дилан Томас. Морская даль" - читать интересную книгу автора

разгневанный посреди сельского вечера; он распрямился и с высоты холма
сказал суровые слова в лицо миру. Любовь отпускала его, и он шагал, подняв
голову, через пещеру между двух дверей в неприступные покой, откуда виден
был недобрый земной пейзаж. Он дошел до последних перил перед бездной
пространства; земля катилась по кругу, и он видел ее насквозь, видел каждый
пласт от плуга, и звериный след, и людские тропы, видел, как вода дробится
на капли и вздымается гребнем, и оперенье рассыпается в пыль, и смерть идет
своим чередом, оставляя присущую ей печать, и, покинутая во времени, тень
ложится на ледяные поля, и берега опоясывают морскую пучину, и по
яблокоподобному шару тянутся стальные перила до дверей, за которыми - жизнь.
Он видел под черной вмятиной от большого пальца человеческого города
окаменелый отпечаток пальца того создания, которое некогда жило на полянах;
видел скрытый травой след окрестностей, оставленный в окаменелом клевере, и
целую руку забытого города, затопленного под Европой; он охватывал взглядом
след от ладони до предплечья империи, обрубленного, как у Венеры; от плеча
до груди, от прошлого до бедренной кости, от бедренной кости сквозь мрак до
первого отпечатка на западе между тьмой и зеленым Эдемом; и сад не был
затоплен ни в эту минуту, ни вовеки веков в недрах Азии, на земле, что
катилась дальше и пела, пока начинался вечер. Когда Бог уснул, он поднялся
по приставной лестнице и увидел, что комната в трех прыжках за последней
перекладиной была покрыта крышей и выстлана полом из живых страниц книги
дней; страницы были садами, а cлoженные слова - деревьями, и Эдем вырастал
над ним до Эдема, и Эдем прорастал вниз до Эдема сквозь овраги земли к
бесконечному шествию веток, и птиц, и листьев. Он стоял на откосе не шире
трепетного пространства мира, и два полюса целовались у него за плечами;
мальчик, спотыкаясь, шагал вперед; словно Атлант, возвышался над недобрым
пейзажем; шел сквозь пещеру ножей и растоптанные заросли времени к холму на
скудном клочке поля меж оснований облачной арки, где было не счесть садов.
"Проснись", - сказала она ему на ухо; недобрые числа распались в ее
улыбке, и Эдем канул в седьмую тень. Она велела посмотреть ей в глаза. Он
думал, что глаза у нее карие или зеленые, но они были как море синими, в
черных ресницах, и густые волосы были черны. Она потрепала его по волосам и
крепко прижала его руку к своей груди, чтобы он знал, что сосок ее сердца
был красным. Он посмотрел ей в глаза, но они оказались круглыми стеклышками
солнца, и он отпрянул к прозрачным деревьям, которые видел насквозь; ей было
дано превращать каждое дерево в длинный кристалл и рассеивать дымкой рощу у
дома. Она назвала свое имя, но он забыл его, не успев дослушать; она назвала
свой возраст, но он не знал это число. "Посмотри мне в глаза", - сказала
она. Оставался лишь час до глубокой ночи, всходили звезды, и округлилась
луна. Она взяла его за руку и понеслась, задевая деревья, по склону холма,
по росе, по зацветшей крапиве, сквозь полынную завязь, из безмолвия к свету
солнца, туда, где море шумело и билось о песок и камни.
Весь холм в завесе деревьев: между полей, к которым подступали
окрестности, и стеной моря, ночной рощей и пятнами пляжа, пожелтевшего от
солнца, среди пшеницы, уходившей под землю на десять иссушенных миль, на
позолоченной пустоши, где расщепленный песок захлестывал скалы, - затаенные
корни хранили холм вне времени. Два прожектора над холмом: запоздалая луна
освещала семь деревьев и солнце чужого дня катилось над водой к сумятице
переднего плана. Сыч и морская чайка над холмом: мальчик слышал голоса двух
птиц, пока коричневые крылья раздвигали ветви, а белые крылья бились о