"Дилан Томас. Детство, Рождество, Уэльс (сборник рассказов)" - читать интересную книгу автора

чайников, и кивера размером на кроликов, и шапочки для жертв ходящих по
скальпы племен; тетушки, которые всегда носили шерсть на голое тело, дарили
усатые, колючие фуфайки, вызывавшие удивление, как вообще у тетушек еще
сохранилось тело; а однажды я получил даже маленькую вязаную торбу от
тетушки, которая, увы, более не ржет среди нас. И книжки без картинок про
мальчиков, которым не велели кататься на коньках у фермера Джайлса на пруду,
а они не послушались и утонули; и книжки, которые разъясняли все про осу,
умалчивая только - зачем.
Лучше про бесполезные подарки.
Были, были целые горы разноцветных "уйди-уйди", и свернутый флаг, и
накладной нос, и фуражка кондуктора, и машинка, которая штамповала билетики
и звенела в звонок; рогатка ни разу не попадалась; однажды, по странной
ошибке, которую никто так и не смог объяснить, попался маленький томагавк; и
целлулоидная утка, которая, если ее сожмешь, издавала неутинейший звук,
мяукающее "мму-у", которое скорей могла бы произвести воображала-кошка,
возомнившая себя коровой; и альбом, где я мог выкрасить траву, и деревья, и
зверей каким душа пожелает цветом и где тем не менее небесно-лазоревая овца
щипала багрец травы под радужноклювыми, остро-горчичными птицами.
И тянучки, ириски, леденцы, марципаны. И полчища оловянных солдатиков,
которые пусть не могли сражаться, зато всегда сияли и были стойкими. И
головоломки, ребусы, сложи-картинки, и доступные игры для юных конструкторов
с подробнейшим руководством.
Ох! Доступные для Леонардо да Винчи! И свисток, чтоб будить соседских
собак, чтобы те лаем будили своего старика хозяина, а он колотил тростью нам
в стену, и со стены срывалась картина.
И пачка сигарет: суешь одну штуку в рот и часами стоишь на углу,
дожидаясь, когда появится старая дама, станет ругать тебя за курение, а тут
ты с ухмылкой и съешь свою сигарету.
А дяди у нас тогда были в гостях?
Дяди всегда бывают на Рождестве. Те же самые дяди. А рождественским
утром я со своим собакопобудным свистком и сахарной сигаретой, выискивая
местного значения новости, проверял городские бандажи и всегда находил
мертвую птицу у белой почты или у забытых качелей; иногда совершенно
погаснувшую зарянку. Вброд расходясь от обедни, алея жаром алкогольных носов
и ветром зацелованных щек, мужчины и женщины, все как один альбиносы,
хохлили вопиюще-черное, залубеневшее оперенье, обороняясь от безбожника
ветра.
В каждой зале с газовых рожков свисала омела; рекой лились херес и
пиво; кошки урчали, подлаживаясь к огню; огонь же плевался, предвидя
бородатые анекдоты и будучи не в ладах с кочергой.
Несколько крупных мужчин сидели в зале без воротничков, почти наверное
дяди, испытывая новые сигары, пытливо отводя на отлет руку, возвращая сигару
губам, кашляя и снова ее отстраняя, как бы в ожидании взрыва; и некоторые
мелкие тети, не требующиеся на кухне и, если честно, нигде, сидели на
краешках стульев, неустойчивые, ломкие, боясь расколоться, как поблеклые
чашки и блюдца.
Мало кто попадается в такие утра на занесенной улице: у старикашки в
серо-буро-малиновом котелке и желтых перчатках ничто не отнимет его моциона
до белых зеленых насаждений - ни первый день Рождества, ни день Страшного
суда; а то двое дюжих парней, пыхтя трубками, без пальто, в хлопающих