"Дилан Томас. Детство, Рождество, Уэльс (сборник рассказов)" - читать интересную книгу автора

шарфах, топают молча к сирому морю, чтоб нагулять аппетит или кольца
пускать, а может, ведь кто же знает, чтобы войти в воду и идти, идти, пока
ничего не останется, только два вьющихся дымных облака от негасимых трубок.
А потом я бреду домой, я чую запах чужих ужинов, запахи подливки, птицы, и
коньяка, и пудинга, и птичьей начинки льнут к моим ноздрям, но тут из
забитого снегом проулка выходит мальчишка, ну вылитый я, во рту сигарета с
пламенеющим кончиком, лиловый отсвет в карем глазу, весь наглый, как
воробей, и сам себе усмехается.
Я ненавижу его всей душой, я уже подношу свой собачий свисток к губам,
чтоб сдунуть его с лица Рождества, но вдруг он, лилово мигнув, подносит к
своим губам свой свисток и свистит так заливисто, резко, так восхитительно
громко, что вздувшиеся от гуся, жующие лица приникают к своим разукрашенным
окнам по всей эхом охнувшей, оробелой, белой улице. У нас на ужин индейка и
пудинг с пламенем, а после ужина дяди сидят у огня, расстегнутые на все
пуговицы, теребят влажными лапищами цепи от часов и, покряхтев, засыпают.
Матери, тети и сестры мечутся с подносами взад-вперед. Тетя Бесси, уже
дважды напуганная заводной мышью, постанывает в углу и восстанавливает силы
померанцевой. Тете Дози пришлось принять три аспиринины, зато тетя Ханна, не
враг красненького, стоит на снежном дворе и распевает, как крутогрудый
дрозд. Я надуваю воздушные шары, чтобы посмотреть, надолго ли их хватит; и
когда они лопаются, а лопаются они всегда, дяди вскакивают и негодуют.
Пышным густым вечером, когда дяди сопят, как дельфины, и валит снег, я сижу
среди гирлянд и китайских фонариков, жую финики и, честно следуя руководству
для юных конструкторов, конструирую крейсер, но он в результате почему-то
скорее похож на мореходный трамвайный вагон.
Или я выхожу, поскрипывая новенькими сапожками, в белый свет, я иду к
прибрежной горке, я захожу за Джимом, и Дэном, и Джеком, и мы топаем по
тихим улицам, оставляя огромные, глубокие следы на невидимой мостовой.
Люди, наверно, думают, что это гиппопотамы!
А что ты будешь делать, если увидишь, как по нашей улице идет
гиппопотам?
Я его - бабах! - переброшу через забор и столкну с горки, а потом я
пощекочу его за ухом, и он будет вилять хвостом.
А если два гиппопотама?
Могучие, ревучие гиппопотамы с лязгом и грохотом идут сквозь буран,
когда мы идем мимо дома мистера Даниэля.
Давайте сунем мистеру Даниэлю в почтовый ящик снежок.
Давайте напишем ему "Мистер Даниэль - вылитый спаниель" - по всему
лужку.
Или мы идем на белый берег.
А рыбы видят, когда идет снег?
Тихое небо с единственной тучей уплывает к морю. А мы - полярные
путешественники, ослепленные снегом, затерянные в горах, и большие собаки в
пышных подгрудках, неся на ошейниках фляги, с ленцой, трусцой взбираются за
нами и лают: "Excelsior". Мы возвращаемся домой по бедным улицам, где
детишки роют красными голыми пальцами израненный колесами снег и свистят нам
вслед, и свист тает, и мы идем в гору, в крик чаек и вой пароходов там, во
взвихренной бухте. А потом, за чаем ласковы воспрянувшие дяди; и
торт-мороженое посреди стола сияет, как мраморный склеп. И тетя Ханна
прослаивает чаек ромом - ведь это бывает один раз в году.