"Дилан Томас. Посетитель" - читать интересную книгу автора

кругу, и в нем тоже вставало солнце и садилась луна. Каллаган был западным
ветром, и Райанон сметала озноб западного ветра, подобно ветру с Таити.
Рука дотянулась до головы и замерла, камень на камне. Никогда еще голос
Райанон не был таким далеким, как в тот миг, когда уверял его, что кислое
молоко было чудесным. Кем же была она, если не возлюбленной, исступленно
взывавшей к своему любимому сквозь покров гроба? Кто-то в ночи вывернул его
наизнанку и опустошил, оставив одно фальшивое сердце. Под доспехами ребер
оно было чужим, как было чужим биение крови в ступнях. Его руки не могли
больше ни совершать движения, ни обвиться вокруг девушки, чтобы защитить ее
от ветра или грабителей. Не было ничего больше под солнцем, кроме его
собственного имени, а поэзия стала лишь словесной струной, натянутой на
прутике для фасоли. Он лепил губами крохотный шарик звука, придавая ему
некую форму, и выговаривал слово.
Мертвые не ждали до завтра. Невыносима мысль, что после еще одной ночи,
проснувшись, жизнь снова пустит свои ростки, словно цветок, прорастающий
сквозь щели гробовой крышки.
Вокруг него была просторная комната. Лживые подобия женщин, вставленные
в рамы, рассматривали его. - Вот лицо матери, пожелтевший овал в рамке из
старинного золота, поредевшие волосы. А рядом с ней умершая Мэри. Каллаган
дул изо всех сил, но стены вокруг Мэри никогда не рушились. Он думал о ней,
прежней, помнившей своего Питера, милого Питера, и глаза ее улыбались.
Он вспомнил, что не улыбался с той самой ночи, семь лет назад, когда
сердце его так содрогнулось, что он упал на землю. Невероятный закат солнца
наполнял его силой. Над холмами и крышами плыли полные луны, и после весны
наступало лето. Как бы он жил, если бы Каллаган не смахнул сети с мира одним
дуновением, а Миллисент не одарила бы его своей прелестью? Но мертвым не
нужны друзья. Он щурился над опрокинутой крышкой гроба, встретив взгляд
воскового человека, застывшего и бесстрастного. Он снял монетки с мертвых
век и узнал свое лицо.
"Плодитесь под картонными крышами, - кричал он, - покуда я не смету
ваши карточные домики одним рыданием, исторгнутым из моих легких". Когда
пришла Мэри, не было ничего между чередой дней, кроме восторга, которым он
ее окружил. Его дитя во чреве Мэри убило ее. Он почувствовал, как тает тело,
и люди, которые были когда-то легче воздуха, проходили, подкованные железом,
сквозь него и над ним.
Он закричал: "Райанон, Райанон, кто-то подбросил меня и ударил в грудь.
Кровь сочится по капле во мне". "Райанон!" - кричал он.
Она поспешила наверх и, одну за другой, вытерла слезы на его щеках
рукавом платья.
Он лежал тихо, пока утро зрело и превращалось в достойный полдень.
Райанон входила и выходила, и ее платье, когда она склонялась над ним, пахло
клевером и молоком. С непривычным удивлением он следил за ее бесстрастными
движениями по комнате, за скольжением ее рук, когда она смахивала пыль с
мертвого лица Мэри в рамке. Он подумал, как удивленно мертвые следят за
движениями живых, угадывая грядущий расцвет под трепетной кожей. Должно
быть, она напевает, переходя от камина к окну, расставляя вещи по местам,
или тихонько жужжит, как пчела за работой. Но стоит ей заговорить, или
засмеяться, или задеть ногтем тонкий металл подсвечника, звякнувший
колокольчиком, или комнате стоит внезапно наполниться птичьим гамом - он
снова заплачет. Так сладко было смотреть на замершие волны белья на постели