"Юрий Томин. Борька, я и невидимка " - читать интересную книгу автора

она заметит. Терпеть не могу лезть, если меня не зовут. А зайти мне очень
хотелось. Лина Львовна нравится мне больше всех, потому что она красивая.
Даже красивее тех пионервожатых, которые в кино. Там ведь их специально
гримируют, а здесь - настоящая. У нее все красивое: и кофточка, и
лакированный поясок, и маленькие золотые часы. Мне-то, конечно, на все это
чихать, а вот ребята из девятого класса ходят вокруг нее и подмигивают друг
другу, как ненормальные.
Лина Львовна меня сразу заметила:
- Костя, заходи.
- А зачем заходить? - говорю я. - Разве обязательно?
- Обязательно. Я как раз про ваш класс думала.
- Про наш, Лина Львовна, ничего хорошего не придумаешь. Мы
неорганизованные. Работы не ведем... И вообще мы хуже всех. А еще хуже
всех - я.
Лина Львовна засмеялась:
- Ладно, Костя, не кокетничай. Ведь ты говоришь про себя - "хуже
всех", а сам, наверное, думаешь - "лучше всех". Верно?
Я говорю:
- Лина Львовна, но ведь вы тоже про себя не думаете, что вы хуже всех.
- Нет, конечно.
- Тогда почему мне нельзя так думать?
- Но ты говоришь.
- А разве на самом деле я хуже всех?
- Нет, конечно.
- Значит, я правильно думаю, что лучше всех?
- Кого всех?
- Кто хуже меня. Ведь если, Лина Львовна, взять кого-нибудь лучше
всех, то все остальные будут хуже. А если взять кого-нибудь хуже всех, то
все остальные будут лучше. Получается, что все лучше кого-то и все хуже
кого-то. А лучше всех быть нельзя, потому что тогда нужно быть лучше самого
себя. И хуже всех быть нельзя по той же причине. Вот и получается, Лина
Львовна...
Я еще долго рассказывал Лине Львовне про лучше и хуже. Это я не сам
придумал, а прочитал в одной книжке. Но Лина Львовна не знала, что я не сам
придумал. Она смотрела на меня, и от смеха у нее дрожали губы. А мне
нравилось, что ей хочется смеяться, хоть она и сдерживалась изо всех сил.
Ведь она - старшая пионервожатая и должна нас воспитывать. А она совсем
никого не воспитывает. За это у нас ее все ребята любят.
Наконец Лина Львовна не выдержала и засмеялась громко.
Вот тут мы с ней и попались.
Открылась дверь, и вошла Елизавета Максимовна.
Лина Львовна сразу перестала смеяться. А я замолчал.
- Ну и что?
Я молчал. Чего тут отвечать? Я снова думал об "Уленшпигеле". Там, если
человек не сознается, что он колдун, его замучают до смерти. А если
сознается, то сожгут за то, что колдун. Какая же разница! И я решил
молчать. Только мне жалко было Лину Львовну. Она открыла альбом и уже,
наверное, десять минут смотрела на одну фотографию.
- Так что же, Шмель?
Я молчал.