"Юрий Трифонов. Опрокинутый дом" - читать интересную книгу автора

все утомительней. От Сочи до Самтредиа ехали местным поездом в духоте, в
давке, вокруг кричали на чужом языке, какие-то люди посягали на Надю, мы с
Н. ее защищали, и дело едва не дошло до драки. От тесноты и жары все
разделись до маек. Мы посадили Надю в угол и загородили ее спинами.
Самтредиа показался нам землей обетованной - тут было тихо, спокойно,
продавали груши и кукурузные лепешки. Но потом мы Самтредиа возненавидели:
мы не могли оттуда уехать. Как только открывалась билетная касса, к ней
устремлялась кричащая толпа, и пока мы, помогая себе локтями, добирались
до цели, кассирша говорила: "_Билэтов нэт!_", и окошко захлопывалось. Мы
пошли к дежурному коменданту. Он нас унижал. Н. ввязался с ним в распрю и
угрожал написать про него в газету, размахивая нашими командировочными
мандатами, солидными на вид, но ничтожными по сути, подписанными завучем
института. "Ваши бумажки для меня _нол_!" - говорил комендант и, не читая,
сметывал их на пол. Затем он сказал: "Живыми вы отсюда не уедете!"
Ночевать нам пришлось в Самтредиа. На вокзале ночевать боялись: это было
владение коменданта, там он мог нас преследовать. Н. предложил спать на
площади у подножия памятника Ленину, который всю ночь был освещен. "Здесь
нас тронуть не посмеют", - говорил Н. Мы боялись, что нападут и похитят
Надю. Н. все время тихо напевал: "Вихри враждебные веют над нами..." Он
стал меня раздражать. Надя спокойно улеглась на моем плаще, укрылась его
фуфайкой и заснула, а мы ее сторожили и всю ночь ворчали и спорили. Помню,
ругались из-за Ахматовой. На нас никто не напал. На другой день к вечеру
сели в поезд и поехали в Тбилиси. Тут наши споры ожесточились:
катастрофически таяли деньги, надвигалась жара, и я считал, что надо, не
задерживаясь, ехать дальше, а он вздумал остаться на несколько дней в
Тбилиси. У него там был фронтовой друг. Я решительно возражал. Вдруг он
сказал, что если я так упорствую, я могу ехать вперед, а они догонят меня
на Севане. Что-то во мне всколыхнулось и рухнуло. Как будто был прорыт
ход, заложена мина и вот она взорвалась. Я спросил у Нади: "Ты
действительно хочешь остаться с ним в Тбилиси?" "Мне все равно, - сказала
она. - Я никуда не спешу". Она отличалась необыкновенной честностью. Но
почему-то ее честность взрывалась, как бомба, и наносила людям контузии.
Фронтовой друг не отыскался, мы поехали дальше вместе. В Ереване
свирепствовала сорокаградусная жара - надо было додуматься ехать в Армению
в июле! Жара превратила нас в полутрупы: мы валялись без сил в комнате,
которую предложила одна старуха на вокзале. На третьи сутки Н. посоветовал
мне подыскать комнату. "Где-нибудь поблизости, - сказал он. - Недалеко от
нас". И я ушел от них тем же вечером. Так вдруг все кончилось. То было
первое разочарование: в дружбе, в женщинах и, главное, в себе. Быть таким
самоуверенным и слепым! Но я страдал недолго. Мне был двадцать один год.
Потом отношения с Н. восстановились, хотя прежней дружбы быть не могло. Мы
сделались далеки, но не враждебны друг другу. Вполглаза я наблюдал: они
были с Надей, потом расстались, к концу института соединились опять и,
кажется, прочно. Но меня это не трогало. Я был занят другим. Я писал
книгу. Другие женщины с белопшеничными косами возникали и пропадали. Вдруг
я женился. Летела в молодом нетерпении жизнь. Моя слабая книга получила
известность, глаза мои застилал туман, и тут на меня обрушилась гора. За
четыре года Н. ни разу не приходил ко мне и вдруг пришел. Меня это не
испугало: он был только частицей горы. Но вот что загадочно и чего не могу
понять: зачем было приходить и предупреждать? Впрочем, не могу понять