"Эльза Триоле. Луна-парк" - читать интересную книгу автора

рыться вместо того, чтобы просто-напросто вернуть по принадлежности. Жюстен
принялся разбирать письма: связанные пачки - направо, разрозненные письма,
отдельные листки - налево. Больше ему уже не попадалось писем, нацарапанных
угловатым почерком на тонкой бумаге, которую употребляют машинистки для
копий. Нет, вот еще одно.
Моя беленькая, моя светленькая, моя ясонка, ослепительная моя, думаю,
что скоро опять вернусь на Радио Монте-Карло. Не могу больше оставаться
здесь. Оказался плохим журналистом, чувствую, как назревают события, а думаю
лишь об одном: как бы удрать отсюда. На сей раз я не могу оставаться в роли
магнитофона и толькомагнитофона и уверен, что неминуемо выйду за рамки этой
роли... И мне отнюдь не улыбается перспектива попасться в лапы кому бы то ни
было и ждать, когда мне начнут загонять под ногти булавки. Пески, женские
покрывала, черная шерсть волос, белые смокинги, нестерпимый солнечный свет -
все это до предела накалено противоборствующими силами. Не могу доверить
почте всего, что передумал за это время. Скажу тебе при встрече. Скоро
вернусь.
В конце этого месяца сяду на пароход. Плавание продлится три недели,
раз уж я здесь, стоит сделать небольшой крюк. Воспользоваться этой
отсрочкой, чтобы привести в порядок материалы. У меня накопилось немало
записей на пленке и кинокадров. Надеюсь, что мне удастся договориться с
"Матчем" [2] В частности, мне удалось снять нескольких миссионеров и
множество прокаженных. Эти кадры у меня с руками оторвут. Короче говоря, все
работают, кроме тебя... Одна Вы, мадам, прогуливаетесь по все-, ленной в
поисках полюса притяжения... И не стыдно Вам!...
Писал он только на одной стороне листка, писал как попало, разгоняя
строчки и отдельные слова так, что, несмотря на мелкий почерк, на странице
получалось не густо... Странный почерк для журналиста, скорее детский.
Жюстен поднялся, подошел к открытому окну. Серпик новенького, без изъяна
месяца высоко висел в черноте на небесном гвоздике. Очарование старых
писем... Те же слова, напечатанные в книге, сразу утратили бы свою тайну,
печальную, как имена, высеченные на каменных надгробьях, над теми, кого уже
нет, имена тех, кто проходил здесь среди веселой пестроты живых цветов и
бисерных веночков на проржавевшей проволоке, в блаженном молчании сельского
кладбища. Жюстен всматривался в ночь и сам охотно и безмолвно растворялся в
ней с чувством какой-то легкой грусти... Порыв ветра - трепет природы - с
грохотом бросил ставню о стену, и Жюстен закрыл окно. Он вернулся к столу,
сел в кресло. Ага, письма... он совсем о них забыл.
Жюстен придвинул к себе пакетик, перевязанный белым, довольно грязным
шнурком: там было всего пять-шесть объемистых писем на прекрасной бумаге с
водяными знаками, все напечатанные на машинке, за исключением одного,
написанного от руки каллиграфическим почерком... Вес без конвертов... Все с
датами... И даже подобраны по порядку.
8 марта.
Спускался вниз к телефону. Звонил Вам. Нет, не для того, чтобы говорить
с Вами. Чтобы услышать Ваш голос. Быть может, Вы бы сказали:
"Алло!"
Быть может, рассердившись на молчание, произнесли бы еще какую-нибудь
фразу.
Но номер Ваш не ответил.
Провалился ухом в темную скважину молчания.