"Лев Троцкий. История русской революции, т. 1" - читать интересную книгу автора

переворот, вместо средства предупредить революцию, тем последним толчком,
который обрушит лавину, и не станет ли таким образом лекарство гибельнее
самой болезни?
В литературе, посвященной Февральской революции, о подготовке
дворцового переворота говорится как о твердо установленном факте. Милюков
выражается так: "В феврале уже намечалось его осуществление". Деникин
переносит осуществление на март. Оба упоминают о "плане" остановить в пути
царский поезд, потребовать отречения и в случае отказа, который
предполагался неизбежным, произвести "физическое устранение" царя. Милюков
добавляет, что, в предвидении возможного переворота, главари прогрессивного
блока, не участвовавшие в заговоре и не бывшие "точно" осведомлены о
подготовлениях к нему, обсуждали в тесном кругу, как получше использовать
переворот в случае удачи. Некоторые марксистские исследования последних
годов также принимают версию о практической подготовке переворота на веру.
На этом примере, кстати, можно проследить, как легко и прочно легенды
завоевывают себе место в исторической науке.
Важнейшим доказательством заговора выставляется нередко красочный
рассказ Родзянко, свидетельствующий как раз о том, что заговора не было. В
январе 1917 года приезжал в столицу с фронта генерал Крымов и жаловался
перед членами Думы на то, что дальше так продолжаться не может: "Если вы
решитесь на эту крайнюю меру (смену царя), то мы вас поддержим". Если вы
решитесь!.. Октябрист Шидловский с озлоблением воскликнул: "Щадить и жалеть
его нечего, когда он губит Россию". В шумном споре приведены были
действительные или мнимые слова Брусилова: "Если придется выбирать между
царем и Россией - я пойду за Россией". Если придется! Молодой миллионер
Терещенко выступал, как непреклонный цареубийца. Кадет Шингарев сказал:
"Генерал прав: переворот необходим... Но кто на него решится?" В том-то и
дело: кто на него решится? Такова суть показаний Родзянко, который сам
выступал против переворота. В течение немногих дальнейших недель план,
по-видимому, нисколько не продвинулся вперед. Об остановке царского поезда
разговаривали, но совершенно не видно, кто эту операцию должен был провести.
Русский либерализм, когда был моложе, поддерживал деньгами и симпатиями
революционеров-террористов в надежде, что они бомбами загонят монархию в его
объятия. Рисковать собственной головой никто из этих почтенных господ не
привык. Но главную роль играл все же не столько личный, сколько классовый
страх: сейчас плохо, рассуждали они, но как бы не стало хуже. Во всяком
случае, если бы Гучков-Терещенко-Крымов всерьез шли к перевороту, т. е.
практически подготовляли его, мобилизуя силы и средства, это стало бы с
полной определенностью и точностью известно после революции, ибо участники,
особенно молодые исполнители, которых понадобилось бы немало, не имели бы
никаких оснований умалчивать о "почти" совершенном подвиге: после февраля
это только обеспечило бы их карьеру. Однако таких разоблачений не было.
Совершенно очевидно, что и у Гучкова с Крымовым дело не пошло дальше
патриотических вздохов за вином и сигарой. Легкомысленные фрондеры
аристократии, как и тяжеловесные оппозиционеры плутократии, так и не нашли в
себе духу внести поправку действием в пути неблагосклонного промысла.
В мае 1917 года один из самых красноречивых и пустых либералов.
Маклаков, воскликнет на частном совещании Думы, которую революция отставит
вместе с монархией: "Если потомки проклянут эту революцию, то они проклянут
и нас, не сумевших вовремя переворотом сверху предупредить ее!" Еще позже,