"Лев Троцкий. История русской революции, т. 1" - читать интересную книгу автора

расстаться с сыном, - какие смутные надежды бродили при этом в его голове? -
и подписал манифест об отречении в пользу брата. Одновременно подписаны были
указы Сенату о назначении князя Львова председателем совета министров и
Николая Николаевича - верховным главнокомандующим. Фамильные подозрения
царицы оказались как бы оправданными: ненавистный "Николаша" вернулся к
власти вместе с заговорщиками. Гучков считал, по-видимому, всерьез, что
революция примирится с августейшим военачальником. Последний тоже принял
назначение за чистую монету. Он даже пытался в течение нескольких дней
отдавать какие-то распоряжения и призывать к выполнению патриотического
долга. Однако революция безболезненно извергла его.
Чтобы сохранить видимость свободного решения, Манифест об отречении был
помечен 3 часами пополудни на том основании, что первоначальное решение царя
об отречении состоялось в этом часу. Но ведь дневное "решение", передававшее
престол сыну, а не брату, было фактически взято обратно в расчете на более
благоприятный оборот колеса. Об этом, однако, вслух никто не напоминал. Царь
делал последнюю попытку спасти лицо перед ненавистными депутатами, которые,
с своей стороны, допустили подделку исторического акта, т. е. обман народа.
Монархия сходила со сцены с соблюдением своего стиля. Но и ее преемники
остались верны себе. Они, вероятно, даже считали свое попустительство
великодушием победителя к побежденному.
Отступая несколько от безличного стиля своего дневника, Николай
записывает 2 марта: "Утром пришел Рузский и прочел мне длиннейший разговор
по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что
министерство из членов Государственной думы будет бессильно что-либо
сделать, ибо с ним борется эсдековская партия в лице рабочего комитета.
Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку Алексееву и всем
главнокомандующим. В 12 с половиной часов пришли ответы. Для спасения России
и удержания армии на фронте я решился на этот шаг. Я согласился, и из ставки
прислали проект Манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с
которыми я переговорил и передал подписанный переделанный манифест. В час
ночи уезжал из Пскова с тяжелым чувством; кругом измена, трусость, обман".
Горечь Николая, надо признать, не лишена была оснований. Еще только 28
февраля генерал Алексеев телеграфировал всем главнокомандующим фронтами: "На
всех нас лег священный долг перед государем и родиной сохранить верность
долгу и присяге в войсках действующих армий". А два дня спустя Алексеев
призвал тех же главнокомандующих нарушить верность "долгу и присяге". Среди
командного состава не нашлось никого, кто вступился бы за своего царя. Все
торопились пересесть на корабль революции в твердом расчете найти там
удобные каюты. Генералы и адмиралы снимали царские вензеля и надевали
красные банты. Сообщали впоследствии только об одном праведнике, каком-то
командире корпуса, который умер от разрыва сердца во время новой присяги. Но
не доказано, что сердце разорвалось от оскорбленного монархизма, а не от
иных причин. Штатские сановники и по положению не обязаны были проявлять
больше мужества, чем военные. Каждый спасался, как мог.
Но часы монархии решительно не совпадали с часами революции. 3 марта на
рассвете Рузский был снова вызван к прямому проводу из столицы. Родзянко и
князь Львов требовали задержать царский манифест, который опять оказался
запоздавшим. С воцарением Алексея, сообщали уклончиво новые властители,
помирились бы, может быть, - кто? - но воцарение Михаила абсолютно
неприемлемо. Рузский не без ядовитости выразил сожаление по поводу того, что