"Николай Валентинович Трус(сост). Символика тюрем ("Энциклопедия преступлений и катастроф") " - читать интересную книгу автора

психики свободного человека: способность едва ли не в течение целых часов
после подъема сохранять состояние полусна-полубодрствования. Вольно или
невольно заключенные лагерей принудительного труда культивируют в себе эту
способность, оттягивая полное пробуждение до крайнего возможного предела.
Зимой таким пределом является выход на жестокий мороз. Но в более теплое
время года некоторые лагерники умудряются оставаться в состоянии сомнамбул и
на плацу во время развода, и даже на протяжении всего пути до места работы,
хотя этот путь нередко измеряется целыми километрами. Это, конечно, своего
рода рекорд. Но в той или иной степени таким образом ведут себя все без
исключения люди, осужденные на долгий, подневольный и безрадостный труд.
Притом даже в том случае, если норма официально дозволенного им ежесуточного
сна сама по себе является достаточной.
Вот и сегодня мы привычно сопротивлялись наступлению настоящего
бодрствования, не только когда слезали с нар и напяливали на себя свои
изодранные и прожженные у лесных костров ватные доспехи, но даже когда
протирали глаза пальцами, слегка смоченными водой из-под рукомойника. Каждый
понимал, что с полным пробуждением приходит и отчетливое сознание
действительности. А она заключалась в том, что очередной из бесконечной
вереницы безликих, каторжных дней уже наступил, хотя сейчас только пять
утра. И что он будет продолжаться бесконечно долго, пока около семи вечера
мы, до изнеможения усталые, заиндевевшие и окоченевшие на жестоком морозе,
снова свалимся в этот барак. И что на протяжении этого дня будет и
осточертевшая работа в лесу, окрики и понукания... Что не раз, наверное,
посетят горькое чувство бессилия и та злая тоска неволи, от которой
захочется завыть и боднуть головой ближайший лиственничный ствол.
Вообще-то в подобных мыслях и настроениях, если судить о них
беспристрастно, проявлялась наша черная неблагодарность своей лагерной
судьбе. Ведь мы находились не в каком-нибудь из страшных лагерей
дальстроевского "основного производства", а в лагере, обслуживающем сельское
и рыболовецкое хозяйство. Для сотен тысяч колымских каторжников,
загибавшихся на приисках и рудниках, по условиям труда и быта мало чем
отличавшихся от финикийских, это было мечтой.
Наша ежедневная утренняя война за сохранение свинцовой притупленности
чувств и мыслей и сегодня шла с переменным успехом. Пробежка по морозу в
столовую за получением утренней хлебной пайки и миски баланды неизбежно
отгоняла благодатное оцепенение. Но до выхода на развод обычно оставалось
еще некоторое время. Уже в полном своем "обмундировании" все мы, как всегда,
сгрудились у печки, чтобы запастись теплом на время стояния на плацу. И все,
как всегда, стоя уснули.
"Цынга" завякала снова. Идеально дисциплинированные арестанты должны
были, согласно лагерному уставу, "вылетать" на развод уже с первым ее
ударом. Но такие арестанты существуют лишь в воображении составителей этих
уставов. Реальные же заключенные даже в свирепых горных лагерях, где за
"резину" с выходом из барака можно схлопотать добрый удар дубинкой, эту
"резину" тянут. Особенно когда на дворе такой мороз, как сегодня. Судя по
фонарям вокруг зоны, едва видным сквозь густой туман, и по колющему ощущению
в легких, он перевалил сейчас далеко за пятьдесят. Здесь был крайний юг
"района особого назначения". "Колымский Крым", как его называли заключенные.
Но стоял уже март, время, когда даже в этом "Крыму" солнце поворачивает на
лето, а зима на мороз. Для Дальнего Севера эта поговорка часто оказывается