"Стефан Цвейг. Лепорелла" - читать интересную книгу автора

судомойкой на извозчичьем заезжем дворе, где вызывала
всеобщее удивление своим поистине яростным усердием, и,
наконец, возвысилась до ранга поварихи в солидной гостинице
для туристов. Изо дня в день Кресченца подымалась в пять
утра и до поздней ночи скребла, чистила, мела, вытрясала,
выколачивала, топила, стряпала, месила, катала, гладила,
перемывала и гремела кастрюлями. Никогда не уходила со
двора, нигде не бывала, кроме как в церкви; солнце заменял
ей огненный круг конфорки, а лес - тысячи и тысячи поленьев,
наколотых ею за долгие годы.
Потому ли, что четверть века ожесточенного тяжелого труда
вытравили из нее все женственное, потому ли, что она сама
круто и односложно пресекала все поползновения, мужчины не
докучали ей. Единственной ее радостью были деньги, наличные
деньги, которые она копила с упорством крестьянки и
фанатизмом отверженной, не желавшей под старость снова
давиться горьким хлебом общественного призрения в
какой-нибудь богадельне. Только ради денег это темное
существо в тридцать семь лет решилось впервые покинуть
тирольские горы. Профессиональная посредница по найму
прислуги, проводившая свой летний отдых в тех краях и
видевшая, как Кресченца с утра до вечера надрывается на
работе, сманила ее в Вену, посулив двойное жалованье. Всю
дорогу Кресченца ничего не ела и не произнесла ни слова;
тяжелую корзину со своим добром она держала на коленях и,
хотя ноги сильно ныли, отклоняла все предложения соседей по
купе пристроить корзину в багажную сетку, ибо воровство и
обман были единственными понятиями, которые в ее
неповоротливом уме связывались с мыслью о столичном городе.
В Вене, в первые дни, ее приходилось провожать на рынок,
потому что она боялась экипажей, как корова боится
автомобиля. Но когда она привыкла к четырем улицам, по
которым пролегал дуть к рынку, она стала отлично обходиться
без посторонней помощи; упорно глядя в землю, трусила со
своей хозяйственной сумкой пуда и обратно и опять убирала,
мыла, топила, возилась у новой плиты, не ощущая никакой
перемены. В девять часов вечера, по деревенской привычке,
она ложилась спать, крепко спала до утра, ровно дыша
открытым ртом, и просыпалась только от звона будильника.
Никто не знал, довольна ли Кресченца своим новым местом, а
может быть, она и сама этого не знала; она ни к кому не
ходила, в ответ на распоряжения хозяйки только бурчала
"ладно, ладно" или, в случае несогласия, норовисто
вскидывала плечи. Соседей и других служанок в доме она
просто не замечала; насмешливые взгляды ее более
легкомысленных товарок скатывались с нее, словно вода с
дубленой кожи. Только однажды, когда горничная стала
передразнивать ее тирольский говор и, несмотря на упорное
молчание Кресченцы, долго не отставала, та вдруг выхватила
из топки горящую головешку и кинулась на завизжавшую от