"Стефан Цвейг. Кристина" - читать интересную книгу автора

банкнота. Теперь самое время попытаться снова быть молодой, не сразу,
потихоньку; мать даже требует, чтобы она выходила, развлекалась. И в конце
концов заставляет ее записаться на уроки танцев в соседнем селе. Ритмические
движения эти даются ей нелегко, слишком уже глубоко вошла в ее плоть и кровь
усталость, суставы ее будто закоченели, и музыке не удается их отогреть. Она
тщательно разучивает танцевальные па, но это не увлекает ее, не захватывает
по-настоящему, и впервые она смутно догадывается: слишком поздно, война
растоптала, оборвала ее молодость. Сломалась какая-то пружинка внутри, и
мужчины, вероятно, тоже это чувствуют: ни один всерьез за ней не ухаживает,
хотя ее нежный белокурый профиль кажется чуть ли не аристократическим на
фоне краснощеких, круглолицых деревенских девиц. Зато послевоенная поросль
ведет себя иначе, эти семнадцати-восемнадцатилетние не ждут смиренно и
терпеливо, пока кто-нибудь соизволит их выбрать. Они считают, что имеют
право на удовольствие, и требуют его с таким пылом, словно хотят не только
насладиться своей молодостью, но и погулять еще за тех молодых, сотни тысяч
которых убиты и погребены. С неким испугом подмечает двадцатишестилетняя
девушка, как самоуверенно и требовательно держатся эти юные
представительницы нового поколения, какие у них знающие и дерзкие глаза, как
вызывающе они покачивают бедрами, как хихикают в ответ на недвусмысленные
прикосновения парней и как, не смушаясь подруг, каждая по пути домой
заворачивает с мужчиной в лесок. Кристине это противно. Усталой старухой,
сломленной жизнью и бесполезной, чувствует она себя среди этой жадной и
грубой послевоенной поросли; она не хочет, да и не способна состязаться с
ними. Она вообще больше не хочет никакой борьбы, никаких усилий! Лишь бы
спокойно дышать, молча предаваться грезам, исполнять свою службу, поливать
цветы под окном, ни к чему не стремиться, ничего не желать. Только ничего
больше не требовать, ничего нового, ничего волнующего; даже для радости у
нее, двадцатишестилетней, обкраденной войной на десяток лет молодости, нет
больше ни духа, ни сил.
С невольным вздохом облегчения Кристина отрешается от воспоминаний.
Даже мысли о всех бедах и горестях, что она перенесла в юные годы, и те
утомляют ее. Бессмысленна вся эта материнская затея! Зачем куда-то ехать, к
какой-то тетке, которой она не знает, к людям, с которыми у нее нет ничего
общего. О господи, но что же делать, если матери так хочется, если ей это
доставляет радость, противиться не стоит, да и к чему? Я так устала, так
устала! Примирившись с судьбой, Кристина достает из верхнего ящика стола
лист бумаги, аккуратно сгибает его пополам и, подложив транспарант,
принимается писать заявление в венскую почт-дирекцию с просьбой, чтобы ей
предоставили полагающийся по закону отпуск - притом срочно в связи с
семейными обстоятельствами - и прислали кого-нибудь взамен к началу
следующей недели; пишет ровным, четким почерком, выводя красивые буквы с
волосяной линией и нажимом. Второе письмо - в Вену сестре: просьба получить
для нее швейцарскую визу, одолжить небольшой чемодан и приехать сюда, чтобы
договориться, как быть с матерью. В последующие дни Кристина не торопясь,
тщательно готовится к поездке, без каких-либо ожиданий, не испытывая ни
радости, ни интереса, словно все это относится не к самой ее жизни, а к тому
единственному, чем они живет, - службе и долгу.
Вся неделя прошла в сборах. Вечерами шили, штопали, чистили и обновляли
старое; вдобавок сестра вместо того, чтобы купить что-нибудь на присланные
доллары ("Лучше приберечь их", - посоветовала эта робкая мещаночка),