"Стефан Цвейг. Принуждение" - читать интересную книгу автора

Он вынул документ из бумажника, чтобы порвать его.
Но удивительно: военные слова снова, волшебным образом, обрели власть
над ним. Он начал читать: "Вы приглашаетесь", - и у него захватило дух. Это
было приказание, не допускавшее противоречий. Ноги подкашивались. Снова
поднялось в нем это неведомое чувство. Руки дрожали. Сила улетучилась.
Откуда-то повеяло холодом, как при сквозняке; родилось беспокойство,
стальной механизм чужой воли снова пришел в движение, надсаживая все его
нервы, отдаваясь во всем теле. Невольно он посмотрел на часы.
- Еще есть время, - пробормотал он, уже не понимая, к чему относятся
эти слова, к утреннему ли поезду на границу, или к разрешенной себе
отсрочке. Она уже владела им, эта таинственная, внутренняя тяга, подобная
все уносящему отливу, овладела сильнее прежнего, грозя сломить последнее
сопротивление; и вместе с тем он ощутил страх, какой-то беспомощный страх
перед падением. Он знал: если его никто теперь не удержит, он погиб.
Он пробрался к двери жены и жадно прислушался. Ни малейшего движения.
Робко постучал. Молчание. Осторожно надавил на ручку. Дверь была открыта, но
комната пуста, пуста и неубранная постель. Он испугался. Тихо произнес ее
имя, никто не отозвался; он повторил, обеспокоенный:
- Паула! - и потом громко, все громче, словно человек, подвергшийся
нападению: - Паула! Паула! Паула!
Никто не шевелился. Он добрался до кухни. Она была пуста. Ужас
растерянности наполнил его внутренней дрожью. Он поднялся в студию, не зная
зачем: проститься или дать себя удержать. Но и тут никого не было, и даже
верная собака куда-то пропала. Все покинули его. Снова яростно охватило его
одиночество и сломило последние силы.
Он пошел обратно через пустой дом в свою комнату, схватил мешок. Он
почувствовал какое-то облегчение, уступая принуждению. "Ее вина, - подумал
он, - только ее. Зачем она ушла? Она должна была удержать меня, это был ее
долг. Она могла меня спасти от меня самого, но не захотела. Она презирает
меня. Ее любовь прошла. Она хочет, чтоб я пал, и я падаю. Кровь моя падет на
ее голову. Ее вина, не моя! Ее!"
Еще раз, выходя из дому, он обернулся, не позовет ли кто-нибудь, не
услышит ли он ласкового слова, не разобьет ли в нем кто кулаками эту
железную машину покорности. Тишина. Никто не позвал. Никто не показался. Все
покинули его, и он уже видел себя падающим в бездонную пропасть. И ему
пришла мысль: не лучше ли сделать еще десять шагов к озеру и с моста
броситься туда, где вечный мир.
Тяжкий бой часов раздался с церковной башни. С ясного неба, когда-то
несказанно любимого, пал этот резкий призыв и поднял его, как ударом кнута.
Осталось еще десять минут: поезд примчится, и все будет кончено,
безвозвратно, навеки. Еще десять минут свободы. Но он уже не чувствовал себя
свободным; как от погони, бросился он вперед; шатаясь, спотыкаясь,
задыхаясь, бежал все быстрее и быстрее, пока почти у самого перрона не
столкнулся с кем-то, стоящим у барьера. Он испугался. Мешок выскользнул из
дрожащей руки. Перед ним стояла жена, бледная после бессонной ночи, устремив
на него полный печали взор.
- Я знала, что ты придешь. Я знаю уже три дня. Но я и не думаю тебя
покинуть. С раннего утра я здесь жду, - с первого поезда, и буду ждать до
последнего. Пока я дышу, они тебя не возьмут. Фердинанд, опомнись! Ты ведь
сам сказал, что есть еще время, почему же ты так спешишь?