"С.Э.Цветков. Великое неизвестное (Исторические миниатюры) " - читать интересную книгу автора

остановился, потребовал уплаты за ночлег вперед. Это лишает Челлини сна: он
проводит ночь, обдумывая планы мщения. "То мне приходила мысль поджечь ему
дом; то зарезать ему четырех добрых коней, которые у него стояли в конюшне".
Наконец "я взял ножик, который был как бритва; и четыре постели, которые там
были, я все их ему искрошил этим ножом". Свою любовницу-натурщицу,
изменившую ему с одним из его подмастерьев, он заставлял часами позировать в
самых неудобных позах. Когда девушка потеряла терпение, Челлини, "отдавшись
в добычу гневу... схватил ее за волосы и таскал ее по комнате, колотя ее
ногами и кулаками, пока не устал". На следующий день она снова ласкается к
нему; Челлини размякает, но как только его снова "разбередили" - опять
беспощадно колотит ее. Эти сцены повторяются несколько дней, "как из-под
чекана". Кстати сказать, это та самая натурщица, которая послужила ему
моделью для безмятежной "Нимфы Фонтенбло".
Здесь я должен напомнить читателю то, что говорится в великолепном
предисловии Проспера Мериме к "Хронике царствования Карла IX". "В 1500
году, - пишет Мериме, - убийство и отравление не внушали такого ужаса, как в
наши дни. Дворянин предательски убивал своего недруга, ходатайствовал о
помиловании и, испросив его, снова появлялся в обществе, причем никто и не
думал от него отворачиваться. В иных случаях, если убийство совершалось из
чувства правой мести, то об убийце говорили, как говорят теперь о порядочном
человеке, убившем на дуэли подлеца, который нанес ему кровное оскорбление".
Да, Челлини был убийцей, как и половина добрых католиков того времени
[Стендаль в одном из писем (24 февраля 1801 г.) приводит такую статистику
итальянских нравов, относящуюся к более цивилизованным временам: в Брешии,
пишет он, на 30 тысяч жителей ежедневно случается 60 - 80 убийств, Париж с
его 800 - 900 тысячами горожан дает могильщикам в два раза меньше работы].
Конечно, иной раз и он мог бы, вытирая свой "колючий кинжальчик", сказать
вместе с пушкинским Дон Гуаном: "Что делать? Он сам того хотел"; конечно, и
ему можно было бы возразить вместе с Лаурой: "Досадно, право. Вечные
проказы - а все не виноват". Совесть даровала ему "легкий сон", а жизнь
выработала у него привычку широко огибать углы домов - предосторожность, не
лишняя в тот век даже для человека, который не знал, "какого цвета бывает
страх". Участие Челлини в обороне Флоренции от войск Карла Бурбона и
головокружительный побег из папской тюрьмы имеют тот же духовный источник,
что и его беззакония. Думаю, слово "мужество" будет здесь уместно.
Там, где нет возможности или повода выяснить отношения при помощи ножа
или шпаги, Челлини обрушивает на врагов всю силу своей гомерической брани.
Его ругань льется какой-то кипящей лавой, противник оказывается совершенно
раздавлен глыбами его проклятий. Так и кажется, что слышишь, как он поносит
скульптора Бандинелли, который в присутствии герцога Козимо Медичи осмелился
хвалить своего "Геркулеса" в ущерб искусству Челлини. "Государь мой, -
начинает свою оправдательную речь Челлини, - вашей высокой светлости да
будет известно, что Баччо Бандинелли состоит весь из скверны, и таким он был
всегда; поэтому, на что бы он ни взглянул, тотчас же в его противных глазах,
хотя бы вещь была в превосходной степени сплошным благом, тотчас же она
превращается в наихудшую скверну". И затем он обрушивается на "Геркулеса" с
гневом Аполлона, сдирающего кожу с Марсия: "Говорят, что если обстричь
волосы Геркулесу, то у него не останется башки, достаточной для того, чтобы
упрятать в нее мозг; и что это его лицо, неизвестно, человека оно или
быкольва, и что оно не смотрит на то, что делает, и что оно плохо прилажено