"С.Э.Цветков. Великое неизвестное (Исторические миниатюры) " - читать интересную книгу автора

к шее, так неискусно и так неуклюже, что никогда не бывало видано хуже; и
что эти его плечища похожи на две луки ослиного вьючного седла; и что его
груди и остальные эти мышцы вылеплены не с человека, а вылеплены с мешка,
набитого дынями, который поставлен стоймя, прислоненный к стенке. Также и
спина кажется вылепленной с мешка, набитого длинными тыквами; ноги
неизвестно каким образом прилажены к этому туловищу; потому что неизвестно,
на которую ногу он опирается или которою он сколько-нибудь выражает силу; не
видно также, чтббы он опирался на обе, как принято иной раз делать у тех
мастеров, которые что-то умеют. Ясно видно, что она падает вперед больше,
чем на треть локтя; а уже это одно - величайшая и самая нестерпимая ошибка,
которую делают все эти дюжинные мастеровые пошляки. Про руки говорят, что
обе они свисают без всякой красоты, и в них не видно искусства, словно вы
никогда не видели голых живых, и что у правых ног Геркулеса и Кака [Как, или
Какус, - великан-разбойник. Похитил у Геркулеса часть стада и был им убит за
это] двух икр не хватит на одну ногу; что если один из них отстранится от
другого, то не только один из них, но и оба они останутся без икр, в той
части, где они соприкасаются; и говорят, что одна нога у Геркулеса ушла в
землю, а что под другою у него словно огонь".
После всего этого странно читать, как Челлини называет себя
меланхоликом.
Беззастенчивая похвальба и горделивое сознание своего достоинства в
равной мере присущи ему, и порой невозможно отличить, где кончается одно и
начинается другое. На замечание одного дворянина, что так роскошно, как
Челлини, путешествуют только сыновья герцогов, он ответил, что так
путешествуют сыновья его искусства. В уста папы Климента VII он вкладывает
такие слова о себе: "Больше стоят сапоги Бенвенуто, чем глаза всех этих
тупиц". Какому-то заносчивому собеседнику он сказал: "Такие, как я, достойны
беседовать с папами, и с императорами, и с великими королями, и что таких,
как я, ходит, может быть, один на свете, а таких, как он, ходит по десять в
каждую дверь". Он приписывает себе убийство Карла Бурбона и Вильгельма
Оранского в дни осады Рима и отражение атаки французов на Ватикан. А о своей
жизни до пятнадцатилетнего возраста он говорит: "Если бы я захотел описывать
великие дела, которые со мной случались вплоть до этого возраста и к великой
опасности для собственной жизни, я бы изумил того, кто бы это читал".
Челлини никогда не унижается до того, чтобы назначать плату за свои
произведения. Он чувствует себя королем своего искусства, а иногда - святым.
В тюрьме ему являются ангелы и Христос с лицом "не строгим и не веселым"
(это лицо мы видим на его "Распятии"). С подкупающими подробностями он
говорит - и это не самое удивительное место в книге - о появившемся у него
нимбе. Это сияние, поясняет Челлини, "очевидно всякого рода человеку,
которому я хотел его показать, каковых было весьма немного. Это видно на
моей тени утром при восходе солнца вплоть до двух часов по солнцу, и много
лучше видно, когда на травке бывает этакая влажная роса; также видно и
вечером при закате солнца. Я это заметил во Франции, в Париже, потому что
воздух в тамошних местах настолько более чист от туманов, что там оно
виделось выраженным много лучше, нежели в Италии, потому что туманы здесь
много более часты; но не бывает, чтобы я во всяком случае его не видел; и я
могу показывать его другим, но не так хорошо, как в этих сказанных местах".
Однако он не прочь заглянуть и в мир демонов, для чего участвует вместе со
своим учеником в опытах какого-то священника-некроманта. Когда появившиеся