"Иван Сергеевич Тургенев. Рудин" - читать интересную книгу автора

II

Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть ли не первым по всей ...ой
губернии. Огромный, каменный, сооруженный по рисункам Растрелли, во вкусе
прошедшего столетия, он величественно возвышался на вершине холма, у
подошвы которого протекала одна из главных рек средней России. Сама Дарья
Михайловна была знатная и богатая барыня, вдова тайного советника. Хотя
Пандалевский и рассказывал про нее, что она знает всю Европу, да и Европа
ее знает! - однако Европа ее знала мало, даже в Петербурге она важной роли
не играла; зато в Москве ее все знали и ездили к ней. Она принадлежала к
высшему свету и слыла за женщину несколько странную, не совсем добрую, но
чрезвычайно умную. В молодости она была очень хороша собою. Поэты писали ей
стихи, молодые люди в нее влюблялись, важные господа волочились за ней. Но
с тех пор прошло лет двадцать пять или тридцать, и прежних прелестей не
осталось и следа. "Неужели, - спрашивал себя невольно всякий, кто только
видел ее в первый раз, - неужели эта худенькая, желтенькая, востроносая и
еще не старая женщина была когда-то красавицей? Неужели это она, та самая,
о которой бряцали лиры?.." И всякий внутренно удивлялся переменчивости
всего земного. Правда, Пандалевский находил, что у Дарьи Михайловны
удивительно сохранились ее великолепные глаза; но ведь тот же Пандалевский
утверждал, что ее вся Европа знает.
Дарья Михайловна приезжала каждое лето к себе в деревню с своими детьми (у
нее их было трое: дочь Наталья, семнадцати лет, и два сына, десяти и девяти
лет) и жила открыто, то есть принимала мужчин, особенно холостых;
провинциальных барынь она терпеть не могла. Зато и доставалось же ей от
этих барынь! Дарья Михайловна, по их словам, была и горда, и
безнравственна, и тиранка страшная; а главное - она позволяла себе такие
вольности в разговоре, что ужасти! Дарья Михайловна действительно не любила
стеснять себя в деревне, и в свободной простоте ее обхождения замечался
легкий оттенок презрения столичной львицы к окружавшим ее, довольно темным
и мелким существам... Она и с городскими знакомыми обходилась очень
развязно, даже насмешливо; но оттенка презрения не было.
Кстати, читатель, заметили ли вы, что человек, необыкновенно рассеянный в
кружке подчиненных, никогда не бывает рассеян с лицами высшими? Отчего бы
это? Впрочем, подобные вопросы ни к чему не ведут.
Когда Константин Диомидыч, вытвердив, наконец, тальберговский этюд,
спустился из своей чистой и веселенькой комнаты в гостиную, он уже застал
все домашнее общество собранным. Салон уже начался. На широкой кушетке,
подобрав под себя ноги и вертя в руках новую французскую брошюру,
расположилась хозяйка; у окна за пяльцами сидели: с одной стороны дочь
Дарьи Михайловны, а с другой m-lle Boncourt - гувернантка, старая и сухая
дева лет шестидесяти, с накладкой черных волос под разноцветным чепцом и
хлопчатой бумагой в ушах; в углу, возле двери, поместился Басистов и читал
газету, подле него Петя и Ваня играли в шашки, а прислонясь к печке и
заложив руки за спину, стоял господин небольшого роста, взъерошенный и
седой, с смуглым лицом и беглыми черными глазками - некто Африкан Семеныч
Пигасов.
Странный человек был этот господин Пигасов. Озлобленный противу всего и
всех - особенно против женщин, - он бранился с утра до вечера, иногда очень
метко, иногда довольно тупо, но всегда с наслаждением. Раздражительность