"Иван Сергеевич Тургенев. Мой сосед Радилов (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

да и наконец... все к лучшему в здешнем мире, как сказал, кажется, Во-лтер,
- прибавил он поспешно.
- Да, - возразил я, - конечно. Притом всякое несчастье можно перенести,
и нет такого скверного положения, из которого нельзя было бы выйти.
- Вы думаете? - заметил Радилов. - Что ж, может быть, вы правы. Я,
помнится, в Турции лежал в госпитале, полумертвый: у меня была гнилая
горячка. Ну, помещением похвалиться не могли, - разумеется, дело военное, -
и то еще славу Богу! Вдруг к нам еще приводят больных, - куда их положить?
Лекарь туда, сюда, - нет места. Вот подошел он ко мне, спрашивает фельдшера:
"Жив?" Тот отвечает: "Утром был жив". Лекарь нагнулся, слышит: дышу. Не
вытерпел приятель. "Ведь экая натура-то дура, - говорит, - ведь вот умрет
человек, ведь непременно умрет, а все скрипит, тянет, только место занимает
да другим мешает". - "Ну, - подумал я про себя, плохо тебе, Михайло
Михайлыч..." А вот выздоровел и жив до сих пор, как изволите видеть. Стало
быть, вы правы.
- Во всяком случае я прав, - отвечал я. - Если б вы даже и умерли, вы
все-таки вышли бы из вашего скверного положения.
- Разумеется, разумеется, - прибавил он, внезапно и сильно ударив рукою
по столу... - Стоит только решиться... Что толку в скверном положении?.. К
чему медлить, тянуть...
Ольга быстро встала и вышла в сад.
- Ну-ка, Федя, плясовую! - воскликнул Радилов.
Федя вскочил, пошел по комнате той щеголеватой, особенной поступью,
какою выступает известная "коза" около ручного медведя, и запел: "Как у
наших у ворот..."
У подъезда раздался стук беговых дрожек, и через несколько мгновений
вошел в комнату старик высокого росту, плечистый и плотный, однодворец
Овсяников... Но Овсяников такое замечательное и оригинальное лицо, что мы, с
позволения читателя, поговорим о нем в другом отрывке. А теперь я от себя
прибавлю только то, что на другой же день мы с Ермолаем чем свет отправились
на охоту, а с охоты домой, что через неделю я опять зашел к Радилову, но не
застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели узнал, что он внезапно
исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой. Вся губерния
взволновалась и заговорила об этом происшествии, и я только тогда
окончательно понял выражение Ольгина лица во время рассказа Радилова. Не
одним состраданием дышало оно тогда: оно пылало также ревностью.
Перед моим отъездом из деревни я посетил старушку Радилову. Я нашел ее
в гостиной; она играла с Федором Михеичем в дурачки.
- Имеете вы известие от вашего сына? - спросил я ее наконец.
Старушка заплакала. Я уже более не расспрашивал ее о Радилове.