"Иван Сергеевич Тургенев. Певцы (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

Рядчик подумал немного, встряхнул головой и выступил вперед. Яков
впился в него глазами...
Но прежде, чем я приступлю к описанию самого состязания, считаю не
липшим сказать несколько слов о каждом из действующих лип моего рассказа.
Жизнь некоторых из них была уже мне известна, когда я встретился с ними в
Притынном кабачке; о других я собрал сведения впоследствии.
Начнем с Обалдуя. Настоящее имя этого человека было Евграф Иванов; но
никто во всем околотке не звал его иначе как Обалдуем, и он сам величал себя
тем же прозвищем: так хорошо оно к нему пристало. И действительно, оно как
нельзя лучше шло к его незначительным, вечно встревоженным чертам. Это был
загулявший, холостой дворовый человек, от которого собственные господа
давным-давно отступились и который, не имея никакой должности, не получая ни
гроша жалованья, находил, однако, средство каждый день покутить на чужой
счет. У него было множество знакомых, которые поили его вином и чаем, сами
не зная зачем, потому что он не только не был в обществе забавен, но даже,
напротив, надоедал всем своей бессмысленной болтовней, несносной
навязчивостью, лихорадочными телодвижениями и беспрестанным неестественным
хохотом. Он не умел ни петь, ни плясать; отроду не сказал не только умного,
даже путного слова: все "лотошил" да врал что ни попало - прямой Обалдуй! И
между тем ни одной попойки на сорок верст кругом не обходилось без того,
чтобы его долговязая фигура не вертелась тут же между гостями, - так уж к
нему привыкли и переносили его присутствие как неизбежное зло. Правда,
обходились с ним презрительно, но укрощать его нелепые порывы умел один
Дикий-Барин.
Моргач нисколько не походил на Обалдуя. К нему тоже шло названье
Моргача, хотя он глазами не моргал более других людей; известное дело:
русский народ на прозвища мастер. Несмотря на мое старанье выведать
пообстоятельнее прошедшее этого человека, в жизни его остались для меня - и,
вероятно, для многих других - темные пятна, места, как выражаются книжники,
покрытые глубоким мраком неизвестности. Я узнал только, что он некогда был
кучером у старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей,
пропадал целый год и, должно быть, убедившись на деле в невыгодах и
бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей
госпоже и, в течение нескольких лет примерным повеленьем загладив свое
преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил наконец ее полную
доверенность, попал в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким
образом, оказался отпущенным на волю, приписался в мещане, начал снимать у
соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи. Это человек опытный,
себе на уме, не злой и не добрый, а более расчетливый; это тертый калач,
который знает людей и умеет ими пользоваться. Он осторожен и в то же время
предприимчив, как лисица; болтлив, как старая женщина, и никогда не
проговаривается, а всякого другого заставит высказаться; впрочем, не
прикидывается простачком, как это делают иные хитрецы того же десятка, да
ему и трудно было бы притворяться: я никогда не видывал более проницательных
и умных глаз, как его крошечные, лукавые "гляделки"*. Они никогда не смотрят
просто - все высматривают да подсматривают. Моргач иногда по целым неделям
обдумывает какое-нибудь, по-видимому, простое предприятие, а то вдруг
решится на отчаянно смелое дело; кажется, тут ему и голову сломить...
смотришь - все удалось, все как по маслу пошло. Он счастлив и верит в свое
счастье, верит приметам. Он вообще очень суеверен. Его не любят, потому что