"Иван Сергеевич Тургенев. Гамлет Щигровского уезда (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

принимает, нас с голоду морит? Эка невидаль - сановное лицо! Вот, вот, опять
побежал - заковылял даже, посмотрите.
И Лупихин визгливо засмеялся.
- Одна беда, барынь нету, - продолжал он с глубоким вздохом, - холостой
обед, - а то вот где нашему брату пожива. Посмотрите, посмотрите, -
воскликнул он вдруг, - идет князь Козельский - вон этот высокий мужчина с
бородой, в желтых перчатках. Сейчас видно, что за границей побывал... И
всегда так поздно приезжает. Глуп, скажу я вам, один, как пара купеческих
лошадей, а изволили бы вы поглядеть, как снисходительно он с нашим братом
заговаривает, как великодушно изволит улыбаться на любезности наших голодных
матушек и дочек!.. И сам иногда острит, даром что проездом здесь живет; зато
как и острит! Ни дать ни взять тупым ножом бечевку пилит. Он меня терпеть не
может... Пойду поклонюсь ему. И Лупихин побежал навстречу князю.
- А вот мой личный враг идет, - промолвил он, вдруг вернувшись ко мне,
- видите этого толстого человека с бурым лицом и щетиной на голове, - вон,
что шапку сгреб в руку да по стенке пробирается и на все стороны озирается,
как волк? Я ему продал за четыреста рублей лошадь, которая стоила тысячу, и
это бессловесное существо имеет теперь полное право презирать меня; а между
тем сам до того лишен способности соображенья, особенно утром, до чаю, или
тотчас после обеда, что ему скажешь: здравствуйте, а он отвечает: чего-с? А
вот генерал идет, - продолжал Лупихин, - штатский генерал в отставке,
разоренный генерал. У него дочь из свекловичного сахару и завод в
золотухе... Виноват, не так сказал... ну, да вы понимаете. А! и архитектор
сюда попал! Немец, а с усами и дела своего не знает, - чудеса!.. А впрочем,
на что ему и знать свое дело-то; лишь бы взятки брал да колонн, столбов то
есть, побольше ставил для наших столбовых дворян!
Лупихин опять захохотал... Но вдруг тревожное волнение распространилось
по всему дому. Сановник приехал. Хозяин так и хлынул в переднюю. За ним
устремились несколько приверженных домочадцев и усердных гостей... Шумный
разговор превратился в мягкий, приятный говор, подобный весеннему жужжанью
пчел в родимых ульях. Одна неугомонная оса - Лупихин и великолепный трутень
- Козельский не понизили голоса... И вот вошла наконец матка - вошел
сановник. Сердца понеслись к нему навстречу, сидящие туловища приподнялись;
даже помещик, дешево купивший у Лупихина лошадь, даже тот помещик уткнул
себе подбородок в грудь. Сановник поддержал свое достоинство как нельзя
лучше: покачивая головой назад, будто кланяясь, он выговорил несколько
одобрительных слов, из которых каждое начиналось буквою а, произнесенною
протяжно и в нос, - с негодованием, доходившим до голода, посмотрел на
бороду князя Козельского и подал разоренному штатскому генералу с заводом и
дочерью указательный палец левой руки. Через несколько минут, в течение
которых сановник успел заметить два раза, что он очень рад, что не опоздал к
обеду, все общество отправилось в столовую, тузами вперед.
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на первом месте
между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и
достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной
манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, - как
хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине
сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу
или кусочек говядины, - как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с
букетом во рту, - как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к