"Иван Сергеевич Тургенев. Записки охотника " - читать интересную книгу автора

останавливать всякого встречного мужика вопросом: "Эй, любезный! как бы нам
проехать в Мордовку?", а в Мордовке выпытывать у тупоумной бабы
(работники-то все в поле): далеко ли до постоялых двориков на большой
дороге, и как до них добраться, и, проехав верст десять, вместо постоялых
двориков очутиться в помещичьем сильно разоренном сельце Худобубнове, к
крайнему изумлению целого стада свиней, погруженных по уши в темно-бурую
грязь на самой середине улицы и нисколько не ожидавших, что их обеспокоят.
Не весело также переправляться через животрепещущие мостики, спускаться в
овраги, перебираться вброд через болотистые ручьи; не весело ехать, целые
сутки ехать по зеленоватому морю больших дорог или, чего, Боже сохрани,
загрязнуть на несколько часов перед пестрым верстовым столбом с цифрами: 22
на одной стороне и 23 на другой; не весело по неделям питаться яйцами,
молоком и хваленым ржаным хлебом... Но все эти неудобства и неудачи
выкупаются другого рода выгодами и удовольствиями. Впрочем, приступим к
самому рассказу.
Вследствие всего вышесказанного мне не для чего толковать читателю,
каким образом, лет пять тому назад, я попал в Лебедянь в самый развал
ярмарки. Наш брат охотник может в одно прекрасное утро выехать из своего
более или менее родового поместья с намереньем вернуться на другой же день
вечером и понемногу, понемногу, не переставая стрелять по бекасам,
достигнуть наконец, благословенных берегов Печоры; притом всякий охотник до
ружья и до собаки - страстный почитатель благороднейшего животного в мире:
лошади. Итак, я прибыл в Лебедянь, остановился в гостинице, переоделся и
отправился на ярмарку. (Половой, длинный и сухопарый малый лет двадцати, со
сладким носовым тенором, уже успел мне сообщить, что их сиятельство, князь
Н., ремонтер ***го полка, остановился у них в трактире, что много других
господ наехало, что по вечерам цыгане поют и пана Твардовского дают на
театре, что кони, дескать, в цене, - впрочем, хорошие приведены кони.)
На ярмарочной площади бесконечными рядами тянулись телеги, за телегами
лошади всех возможных родов: рысистые, заводские, битюки, возовые, ямские и
простые крестьянские. Иные, сытые и гладкие, подобранные по мастям, покрытые
разноцветными попонами, коротко привязанные к высоким кряквам, боязливо
косились назад, на слишком знакомые им кнуты своих владельцев-барышников;
помещичьи кони, высланные степными дворянами за сто, за двести верст, под
надзором какого-нибудь дряхлого кучера и двух или трех крепкоголовых
конюхов, махали своими длинными шеями, топали ногами, грызли со скуки
надолбы; саврасые вятки плотно прижимались друг к дружке; в величавой
неподвижности, словно львы, стояли широкозадые рысаки с волнистыми хвостами
и косматыми лапами, серые в яблоках, вороные, гнедые. Знатоки почтительно
останавливались перед ними. В улицах, образованных телегами, толпились люди
всякого звания, возраста и вида: барышники, в синих кафтанах и высоких
шапках, лукаво высматривали и выжидали покупщиков; лупоглазые, кудрявые
цыганы метались взад и вперед как угорелые, глядели лошадям в зубы,
поднимали им ноги и хвосты, кричали, бранились, служили посредниками, метали
жребий или увивались около какого-нибудь ремонтера в фуражке и военной
шинели с бобром. Дюжий казак торчал верхом на тощем мерине с оленьей шеей и
продавал его "со всим", то есть с седлом и уздечкой. Мужики, в изорванных
под мышками тулупах, отчаянно продирались сквозь толпу, наваливались
десятками на телегу, запряженную лошадью, которую следовало "опробовать",
или, где-нибудь в стороне, при помощи увертливого цыгана, торговались до