"Иван Сергеевич Тургенев. Записки охотника " - читать интересную книгу автора

так сказать, расположение, уважение, что ли. Хотя она сама, может быть, в
этом отношении ошибалась, да ведь положение ее было какое, вы сами
рассудите... Впрочем, - прибавил лекарь, который все эти отрывистые речи
произнес, не переводя духа и с явным замешательством, - я, кажется, немного
зарапортовался... Этак вы ничего не поймете... а вот, позвольте, я вам все
по порядку расскажу.
Он допил стакан чаю и заговорил голосом более спокойным.
- Так, так-то-с. Моей больной все хуже становилось, хуже, хуже. Вы не
медик, милостивый государь; вы понять не можете, что происходит в душе
нашего брата, особенно на первых порах, когда он начинает догадываться, что
болезнь-то его одолевает. Куда денется самоуверенность! Оробеешь вдруг так,
что и сказать нельзя. Так тебе и кажется, что и позабыл-то ты все, что знал,
и что больной-то тебе больше не доверяет, и что другие уже начинают
замечать, что ты потерялся, и неохотно симптомы тебе сообщают, исподлобья
глядят, шепчутся... э, скверно! Ведь есть же лекарство, думаешь, против этой
болезни, стоит только найти. Вот не оно ли? Попробуешь - нет, не оно! Не
даешь времени лекарству как следует подействовать... то за то хватишься, то
за то. Возьмешь, бывало, рецептурную книгу... ведь тут оно, думаешь, тут!
Право слово, иногда наобум раскроешь: авось, думаешь, судьба... А человек
меж тем умирает; а другой бы его лекарь спас. Консилиум, говоришь, нужен; я
на себя ответственности не беру. А уж каким дураком в таких случаях глядишь!
Ну, со временем обтерпишься, ничего. Умер человек - не твоя вина: ты по
правилам поступал. А то вот что еще мучительно бывает: видишь доверие к тебе
слепое, а сам чувствуешь, что не в состоянии помочь. Вот именно такое
доверие все семейство Александры Андреевны ко мне возымело: и думать
позабыли, что у них дочь в опасности. Я их тоже, с своей стороны, уверяю,
что ничего, дескать, а у самого душа в пятки уходит. К довершению несчастия,
такая подошла распутица, что за лекарством по целым дням, бывало, кучер
ездит. А я из комнаты больной не выхожу, оторваться не могу, разные, знаете,
смешные анекдотцы рассказываю, в карты с ней играю. Ночи просиживаю.
Старушка меня со слезами благодарит; а я про себя думаю: "Не стою я твоей
благодарности". Признаюсь вам откровенно - теперь не для чего скрываться -
влюбился я в мою больную. И Александра Андреевна ко мне привязалась: никого,
бывало, к себе в комнату, кроме меня, не пускает. Начнет со мной
разговаривать, - расспрашивает меня, где я учился, как живу, кто мои родные,
к кому я езжу? И чувствую я, что не след ей разговаривать; а запретить ей,
решительно этак, знаете, запретить - не могу. Схвачу, бывало, себя за
голову: "Что ты делаешь, разбойник?.." А то возьмет меня за руку и держит,
глядит на меня, долго, долго глядит, отвернется, вздохнет и скажет: "Какой
вы добрый!" Руки у ней такие горячие, глаза большие, томные. "Да, -
говорит, - вы добрый, вы хороший человек, вы не то, что наши соседи... нет,
вы не такой, вы не такой... Как это я до сих пор вас не знала!" -
"Александра Андреевна, успокойтесь, - говорю... - я, поверьте, чувствую, я
не знаю, чем заслужил... только вы успокойтесь, ради Бога, успокойтесь...
все хорошо будет, выбудете здоровы". А между тем, должен я вам сказать, -
прибавил лекарь, нагнувшись вперед и подняв кверху брови, - что с соседями
они мало водились оттого, что мелкие им не под стать приходились, а с
богатыми гордость запрещала знаться. Я вам говорю: чрезвычайно образованное
было семейство, - так мне, знаете, и лестно было. Из одних моих рук
лекарство принимала... приподнимется, бедняжка, с моею помощью примет и