"Иван Сергеевич Тургенев. Записки охотника " - читать интересную книгу автора

все-таки вышли бы из вашего скверного положения.
- Разумеется, разумеется, - прибавил он, внезапно и сильно ударив рукою
по столу... - Стоит только решиться... Что толку в скверном положении?.. К
чему медлить, тянуть...
Ольга быстро встала и вышла в сад.
- Ну-ка, Федя, плясовую! - воскликнул Радилов.
Федя вскочил, пошел по комнате той щеголеватой, особенной поступью,
какою выступает известная "коза" около ручного медведя, и запел: "Как у
наших у ворот..."
У подъезда раздался стук беговых дрожек, и через несколько мгновений
вошел в комнату старик высокого росту, плечистый и плотный, однодворец
Овсяников... Но Овсяников такое замечательное и оригинальное лицо, что мы, с
позволения читателя, поговорим о нем в другом отрывке. А теперь я от себя
прибавлю только то, что на другой же день мы с Ермолаем чем свет отправились
на охоту, а с охоты домой, что через неделю я опять зашел к Радилову, но не
застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели узнал, что он внезапно
исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой. Вся губерния
взволновалась и заговорила об этом происшествии, и я только тогда
окончательно понял выражение Ольгина лица во время рассказа Радилова. Не
одним состраданием дышало оно тогда: оно пылало также ревностью.
Перед моим отъездом из деревни я посетил старушку Радилову. Я нашел ее
в гостиной; она играла с Федором Михеичем в дурачки.
- Имеете вы известие от вашего сына? - спросил я ее наконец.
Старушка заплакала. Я уже более не расспрашивал ее о Радилове.

Однодворец Овсянников

Представьте себе, любезные читатели, человека полного, высокого, лет
семидесяти, с лицом, напоминающим несколько лицо Крылова, с ясным и умным
взором под нависшей бровью, с важной осанкой, мерной речью, медлительной
походкой: вот вам Овсяников. Носил он просторный синий сюртук с длинными
рукавами, застегнутый доверху, шелковый лиловый платок на шее, ярко
вычищенные сапоги с кистями и вообще с виду походил на зажиточного купца.
Руки у него были прекрасные, мягкие и белые, он часто в течение разговора
брался за пуговицы своего сюртука. Овсяников своею важностью и
неподвижностью, смышленостью и ленью, своим прямодушием и упорством
напоминал мне русских бояр допетровских времен... Ферязь бы к нему пристала.
Это был один из последних людей старого века. Все соседи его чрезвычайно
уважали и почитали за честь знаться с ним. Его братья, однодворцы, только
что не молились на него, шапки перед ним издали ломали, гордились им. Говоря
вообще, у нас до сих пор однодворца трудно отличить от мужика: хозяйство у
него едва ли не хуже мужицкого, телята не выходят из гречихи, лошади чуть
живы, упряжь веревочная. Овсяников был исключением из общего правила, хоть и
не слыл за богача. Жил он один с своей женой в уютном, опрятном домике,
прислугу держал небольшую, одевал людей своих по-русски и называл
работниками. Они же у него и землю пахали. Он и себя не выдавал за
дворянина, не прикидывался помещиком, никогда, как говорится, "не
забывался", не по первому приглашению садился и при входе нового гостя
непременно поднимался с места, но с таким достоинством, с такой величавой
приветливостью, что гость невольно ему кланялся пониже. Овсяников