"Надувной доброволец" - читать интересную книгу автора (Айлетт Стив)

Что я сказал полиции

Всё сводится к моему непобедимому обаянию — в нём причина всего, что случилось там с барсуком-шантажистом и так далее. Не вмешивайтесь. Не трогайте меня, ублюдки. Вот, видите — татуировка мёртвого мерзавца. В своё время все там будем. Внесите это в список, если посмеете. Так, где я?..

Я говорю с Эдди в баре.

— Пенни за твои мысли, брат.

— Что у человеческой женской бомбы качество, как в часах, — сказал он. — А ты?

— Гордость в панцире и злость с корочкой. — На этом месте я выдул приличную порцию пива, причём знал, что так и сделаю. — Я доверю тебе план.

— Логика и температура где-то сливаются — когда я узнаю, где, я собираюсь встать там.

— А потом?

— Объясню всем, чем я занимаюсь.

— Ведь со стороны может казаться, что ты просто стоишь без дела.

— Именно. А ты?

— Буду уравновешивать каменных божков на своей заднице, пока они не проклянут свою участь.

— Тебе придётся долго уравновешивать каменных божков на заднице.

— Не особо рассчитывай на это.

Классический спор, существование, поклоняющееся раздорам и психическим ошибкам.

— Закладывающий уши прыжок с крыши, Эдди — вот как ты кончишь.

- Только не я.

— О, да. Пятно на асфальте и шлепок, который ты едва почувствовал. Действительно милосердно. Или повешение. Высохнешь за милую душу.

- Не-а.

— Взгляд Кольриджа иссушал его служащих. Чем ты лучше? Изменишься ради часов в коже.

— Непохоже.

— Только вчера — глаза и всё остальное, чтобы умереть и расплестись с мёртвыми,

- Нет.

— Лето без фотографий.

— Никогда.

— Исступлённая драка под мухой.

— Бред.

— Запутанные свидетельства.

— Чушь.

— Внезапно натянувшаяся верёвка.

— Ты зашёл слишком далеко, брат.

— Священные соглашения — вот в чём ключ. К твоему существованию, во всяком случае.

— Никаких сделок, — сказал Эдди.

— Вот как, — сказал я, не убеждённый. — А иначе ты лишишься связи со всем остальным. Посмотри на эти камушки, Эдди-не чувствуешь голод?

— Я — нет. — Голые утверждения Эдди, что он выше этого, наполнили меня яростью, словно кипящий яд. Друзья собрались. Убей его, когда все его глаза закрыты, а руки протянуты в знак примирения. Тогда его смерть гарантирована. Но я уставился в окно и представил себе эффект этих незначительных действий. Так вот их понимание проводки под панелями. С глаз долой и затычка в очко. Пытаясь ошеломить себя убогими парадигмами, я всегда высвобождался, как дьявольский инстинкт поваров. Менял мнения, как аллигатор, потрошащий их вес.

Надо ли остановиться здесь и дать этим ублюдкам по дюжине на пятачок категорично кричать мне в глаза? Или. пойти домой?

Новые скелеты с ещё смазанными суставами почти беззвучны — а старые клацают и весьма неважно выглядят, когда собираются вокруг тебя. Это один из уроков, что я усвоил в передней того странного дома в три часа застоявшегося утра. Брайлевские обои, мясные мухи и сухие птицы с чердака.

Комната так замёрзла, что я не мог передвинуть мебель.

— Это клей, или я просто в худшем месте, где только бывал? — спросил я у очереди самоубийц.

— Худшее место до сих пор, — подчеркнули они.

— Мне уже лучше, — сказал я, и это была правда.

Есть что-то в дураках, выстроенных в ряд, что создаёт перспективу — что может быть хуже, чем оказаться одним из них?

Здание лучилось запущенностью. Прекрасная горгулья над дверью, но она начала кричать на меня жуткой чёрной дырой своего рта — говорила, что я нелеп, ошибка природы. И что в течение года у меня отрастут жабры.

Завалил её водорослями. В те дни я считал водоросли ответом на всё. Каким глупцом я был. Кто-то позволил мне идти этим путём столько лет, а теперь я смотрел на себя.

Значит, я остановился в баре.

Не так давно при помощи простых переговоров я побудил прежде кроткого служителя церкви стать опасным безумцем, и теперь, когда я разглядывал бар, я видел, как он оглушительно торгуется со связанной жертвой.

— Ты собираешься жить дольше?

— О да.

— Ты уверен?

— Да, да, я…

— Точно уверен?

— Да — я точно уверен, пожалуйста.

— Ну, это мудро. Это мудро, а, ребята? Да, они говорят да. Ты маленький человек. Маленьким людям надо держаться тише воды или познать силу моих ног.

- Да.

- Да что?

— Да, падре.

Беременный мрачным знанием я повернулся к Эдди.

— Сколь крошечным разумом может обладать человек и всё равно оставаться мишенью ударов, Эдди? Сколь мучительно крошечным?

— Не понимаю о чём ты, брат.

— Ты прекрасно понимаешь — всё понимаешь.

— Не-а.

В этом весь Эдди. Однажды он пытался отрастить бороду, она оказалась зелёной. С боем выковырял пальцем что-то у себя из уха и смылся — в итоге полиция загнала его в угол в переулке, и он заработал одиннадцать пуль, Затемнение медиа, запрет на публикацию — и Эдди в карантине на шесть недель — вот таким человеком он был.

— Каждый болван и развалина знает больше, чем ты, Эдди, — например, что свиньи могут выворачиваться наизнанку, когда совсем маленькие, пока их кости не затвердели.

— Кости всегда твёрдые.

— Вот — смотри, сколько ты сегодня знаешь.

— Согласен — и я прав.

— Не способен признать ошибку. Обречён на неудачу и задержку на неопределённый срок всего, чем мог бы наслаждаться, понимаешь, что я тебе говорю? До тебя доходит смысл?

— А тут был смысл?

— Тот, который со мной с молодости, измученной статуями с вращающимися головами и подпотолочными паразитами с болтающимися ногами. Господи Боже, ты же ребёнок в лесу.

— Ты когда-нибудь возвращался домой, брат?

— Когда отец умер. Жнец-Потрошитель предупредил меня заранее, знаешь.

— Ты действительно веришь, что знаком с ним?

— Жнец-Потрошитель. Разве я тебя не водил в самые глубины ада, поясняя этот вопрос?

— Водил. Я часто вспоминаю это как эдакий праздник или хирургическую процедуру. Почти умер на столе. На столе для пула — ха-ха-ха.

— Ничего себе шуточка, Эдди, — объявил я и переключил внимание на пиво. — Да, ничего так себе шуточка.

— О, так тебе понравилось, а?

— Я знаю, ты её обдумывал и планировал — а я не буду критиковать человека в его лучший час, как можно?

— О, теперь я до конца осознал твой смысл — ты кидаешься спаржей, так?.

— Ага.

— Да, это твой способ, я знаю.

— Каждому своё, Эдди, это точно.

— Каждому своё. Только так и можно.

— Чертовски верно, только так и можно.

— Ещё раз, о чём мы спорили?

— Сало, Эдди.

— Сало. Непобедимо.

— О, мой унылый болван.

Как я говорю, я способен понять в Эдди ровно столечко в день — но Боб был всецело чужим языком. Обаяние отлетало от него, как камни от ублюдка. Даже Руби не могла заставить его выпустить курицу, которую он поймал однажды в переулке — по его словам, потому что он собирался побрить ее, прежде чем выпустить на волю.

— Тогда-то и посмотрим, заботится ли природа о своих, или наступает им на лица и называет их отбросами, — шептал он, поглаживая скотинку.

— Боб, зачем вмешиваться в естественный порядок этого бреда? — сказал я, показывая на деревья.

— Померяться силами со смертью, долгие-долгие рыдания могут сойти за политическое высказывание.

Руби возразила, сказала, что слёзы слишком питательны для этого. Она провела целую пачку экспериментов, в ходе которых диета из слёз ускоряла отрост лап омара, оторванных в битве на морском дне.

Там, в баре, Пустой Фред принимал ставки на то, сколько людей может втиснуться в паб до того, как он начнут эволюционировать — он имел в виду, в существо, которое свисает с потолка на присоске с одной рукой, чтобы держать пинту, и пастью, чтобы нести чушь.

— Только трое, — сказал я, протягивая ему десятку, — если они будут похожи на тебя. I

Все замерли, уставились на меня, словно я совершил, последнее и худшее из каталога преступлений. Мой хохот покинул меня, как змея струится от иссохшей жертвы.

— Ты слышал? — нервно принялся блефовать я.

Гнилорожие открытия на стене Чарли — несомненно жена на долгих выходных.

— А ты дружелюбный, как я погляжу. Как ты умудряешься не увлечь всех нас?

— Я пользуюсь фильтром обаяния.

В этот миг бармен подвалил сзади с жареной свиньёй на блюде, с подрумяненными боками, с яблоком в пасти. “Слава Богу, — подумал я, — банкет отвлечёт их”.

— Глядите, что я нашёл, — завопил бармен. — Кровавое убийство.

— Мёртвая — и накачана смертельным ядом, я полагаю.

— Сейчас подкрепимся, — крикнул я в надежде, но мне ответили взгляды осуждения, пока весь бар собирался вокруг трупа.

— Какой-то монстр подвергал её пыткам перед смертью.

— Посмотрите на выражение лица — если сможете.

— В чем была причина, как вы считаете?

— Аутоэротическая асфиксия, — сказал я. — Посмотрите на яблоко.

- Это сацуми, брат.

— Есть мысли, кто подсуетился сделать это, Эдди?

— Он, — сказал Эдди, указывая на: меня, словно на пролетающий серебряный аэроплан. — Этот убивающий ублюдок вон там. Сам не осознаёт свои желания. Рассказывает про глазные впадины мёртвых птиц с налипшими сухими кусочками ткани. Не может заткнуть пасть насчёт своей матери. В спальне фронт. Экраны радара и подсвеченный континент за перекидной стеной. Вот этот ублюдок. — И он снова указал на меня, сильнее акцентируя злобность.

Минимум восемь человек сказали, что я заслуживаю худшего, чем они способны представить. Бармен дёрнул меня за рукав.

— Откуда у тебя шрам, брат.

— Бурное бушующее море, медуза из ниоткуда, вот и конец истории.

— Конец истории. — По стенам бара пошёл реверберировать презрительный смех. ~ Да, надо думать.

— Это правда.

— История твоей жизни, а конец — её.

— Да — конец, да, моей жизни, а…

— Без истории, брат, без сюжета, только один против нас, и без борьбы, ведь мы беззащитны.

И что мне оставалось? Только набор уклончивых манёвров, точность которых оторвала бы уши у гадюки.