"Татьяна Туринская. Когда меня ты позовешь" - читать интересную книгу автора

навеки попрощалась с любимым, как будто это не Валерка сейчас уплывает
вдаль, не он широко и ритмично отмахивается руками при каждом гребке, а
счастье ее уходит, убегает от нее, сама надежда на счастье покидает
безжалостно. И уже не хотелось кувыркаться в воде, подпрыгивать на волнах. И
уже не слышала Кристина радостных возгласов купающихся, как не слышала и
резких вскриков чаек, шума моря. Только стояла долго-долго, вглядываясь в
бесконечность моря: где ты, Валерка, я тебя не вижу, милый, я не могу тебя
найти! возвращайся, родной мой, скорее возвращайся!
Долго, ах, как долго его не было! Кристина разволновалась уже не на
шутку. Это чувство до сих пор было ей незнакомо: страх за любимого человека.
Именно не беспокойство, не переживание, а страх. Липкий, приставучий,
противный, мелко-мелко сотрясающий все тело и душу дрожью и ужасом страх.
Страх потери. И почему-то вспомнилось вдруг стихотворение, авторства
которого Кристина не знала, потому что была совершенно равнодушна к поэзии.
Да и не читала она его ни в книге, ни в журнале, где стояло бы имя автора.
Просто подруга Наташка Конакова когда-то прочитала ей на память
понравившиеся строки, и они, оказывается, где-то в самых глубинах
подсознания засели, остались навечно. И вот теперь, когда впервые испытала
страх, они всплыли в памяти, нежданно-негаданно, без особого на то желания
Кристины. И почему-то именно теперь стали до боли понятны и близки чужие
слова, такие, кажется, простые, нехитрые, обыкновенные:
Ночь. Чужой вокзал. И настоящая грусть.
Только теперь я узнал, как за тебя я боюсь.
Грусть - это когда пресной станет вода,
Яблоки горчат, табачный дым, как чад.
И, к затылку нож, холод клинка стальной:
Мысль, что ты умрешь, или будешь больной.
Только в стихах это было названо грустью. Настоящей грустью. А Кристина
для себя назвала это страхом. Настоящим страхом. Потому что только из-за
настоящего страха яблоки могут горчить, и сигаретный дым комком встанет в
горле. И вода - пресная. Хоть питьевая, из крана на кухне, хоть морская,
которая ежесекундно мелкими брызгами оседала сейчас на Кристининых губах, но
она их не замечала, как не ощущала и вкуса горькой соли. А страшнее всего -
последние две строки: "И, к затылку нож, холод клинка стальной: мысль, что
ты умрешь, или будешь больной". Да, да, до чего же верно! Ведь каждое
словечко верно! Ведь в эту секунду Кристина именно этого и боялась больше
всего на свете: что Валерка не вернется, что пропадет в морской
бескрайности, необъятности, что утонет, несмотря на всю свою спортивную
подготовку. И мысль эта действительно холодным стальным клинком врезалась в
затылок, в сердце, в душу. Хотелось выть в голос, кричать, метаться в
холодной серой воде, почему-то в мгновение ока ставшей такой неуютной и
чужеродной, даже откровенно враждебной. Валерка, милый, где ты? Вернись,
пожалуйста, вернись!
Вернулся. Ах, какое несказанное счастье испытала Кристина, увидев
издалека приближающуюся точку. Подплыв чуть ближе, Чернышев даже помахал ей
рукой: я здесь, я живой, не волнуйся! И только тогда в уши вновь ударил
пляжный гомон, и снова вода показалась мягкой и уютной, и совсем даже не
неприветливо-серой, а лазурно-синей и почти прозрачной. И опять стало так
приятно подпрыгивать на волнах, стараясь подпрыгнуть повыше, мячиком
выскочить из воды, чтобы и самой не потерять из виду Валерку, но и он чтобы