"Юрий Тынянов. Пушкин. Лицей. (часть 2)" - читать интересную книгу автора

методически ходили. В мягких туфлях сердито передвигалась по дому старая
хозяйка, мистрис Стифенс. Десять лет назад, когда он был экспедитором,
незначительным чиновником, умерла после родов его жена-англичанка. Не
взглянув на ребенка, он ушел из дому и пропадал две недели. Он не был на
погребении жены, и все считали его погибшим. Вернулся он домой в виде
истерзанном, мокрый и грязный. Глаза его блуждали. Из всех живых существ
он замечал только свою дочь. Он молчал с месяц, а потом стал ходить в
должность. Он никогда не заходил в комнату покойной. Сердце его было
разбито, и жизнь, казалось, кончена. В действительности она только
начиналась.
Теперь ему было сорок лет, он был министр и государственный секретарь.
На деле все государство,
[175]
за исключением дел военных, лежало на нем. Власть его была обширна, и
границы ее стали теряться. У него было много врагов: его кляло дворянство,
проклинали чиновники, боялись и ненавидели придворные. Он жил теперь на
Сергиевской улице, в небольшом двухэтажном доме, куда переехал после
смерти жены. Дом был уютный, с английскою мебелью. Кабинет наверху
невелик; тут же на кожаном диване он и спал. Окна кабинета выходили на
пустой замерзший Таврический сад; приземистый дворец Потемкина, уже
четверть века необитаемый, с заколоченными окнами, виднелся из-за
деревьев. Только иногда, в именины Александра, Константина, Елизаветы,
дворец вдруг оживал и далеко светился. Все дорожки бывали тогда в саду
расчищены, по саду снова гуляли нарядные люди, посматривая на Сергиевскую
улицу с разнообразными чувствами. Потом именины, дни тезоименитств
кончались, окна надолго заколачивались; снег заносил дворец Потемкина, как
пустой театр, в котором представление кончилось, а бродячая труппа уехала.
Он жил в стороне от света, вдалеке от движения и никого не принимал.
Изредка, посещали министра ближайшие приятели: горнозаводчик Лазарев,
откупщик Перетц. Лазарев был предприимчивый и сильный армянин, осевший со
всем своим родом и близкими в Москве, в переулке, оттого назвавшемся
Армянским. В последнее время он был занят мыслью об устройстве обширного
восточного училища для своих соотечественников и часто советовался с
министром. Перетц был столь изворотлив и смел по финансовой части, что
часто забавлял министра неожиданными мыслями.
Наконец он перестал писать и разом встал.
Он был высок ростом, с длинными руками, ширококостый. Лицо его было
белое, лоб покатый, а глаза полузакрытые, китайские. Он бережно сравнял
листы, запер их в секретер и, позвонив в колокольчик, велел позвать к себе
секретаря.
Франц Иваныч, личный секретарь, явился.
- Илличевский прибыл?
- Два дня как приехал и сегодня просился принять. Завтра, как слышно,
уезжает.
- Илличевского бы сегодня не нужно.
- Невозможно отменить, не обидев.
- Франц Иваныч, милый друг, - сказал министр, - распорядись вином; мне
нужен портвейн добрый, но
[176]
обыкновенный. В прошлый раз прислал Бергин портвейн чрезвычайный. Такого