"Юрий Тынянов. Пушкин. Лицей. (часть 2)" - читать интересную книгу автора

не требуется. Он невкусен. А шато-марго всем надоело. Я не знаю, для чего
он стал слишком разборчив.
Министр улыбнулся. Улыбка его была влажная: десны с крепкими желтыми
зубами обнажились.
Сегодня вечером он ждал гостей. Илличевский, однокашник его по
семинарии, был назначен томским губернатором и отправлялся к месту
служения.
Министр положил громадную руку на листы.
- Подумайте и изберите другого докладчика, со штилем несколько
грамотным; посмотрите, что пришлось сделать с сим.
Длинные узкие листы были согнуты пополам; написанное писарскою рукою
до сгиба было все, по строкам, ровно зачеркнуто, а рядом - на другой
половине листа - все написано самим министром.
- Ищем год и найти не можем. Не о штиле приходится думать, но о
простой связи.
- Экие чудаки, - сказал министр с сожалением.
- Я покорно прошу вас переменить ваших людей, - сказал вдруг Франц
Иваныч потише. Оба помолчали.
- Говорите, - сказал министр другим голосом.
- Достоверно, что Лаврентий сулил вчера графа Кочубея камердинеру сто
рублей, чтобы узнать, куда граф ездит по вечерам. Он шпион.
Министр и секретарь опять замолчали.
- Я с охотою отпустил бы, - сказал министр скучным голосом, - но кем
заменить? Нет верного человека.
Он опять остался один; наступил час самый важный - час корреспонденции.
Он достал пакет, который давеча принес экспедитор, и стал
просматривать. Это были копии перлюстрованных писем, для него одного
снятые. Вести были дурные. Французскому эмигранту писали из Австрии о
войне как о деле решенном и так, как будто она уже шла. Письмо из Твери
подтверждало все, что было ему известно, - царю вручен еще один "вопль",
объемистый, и на сей раз действие ожидается верное.
Великая княгиня Екатерина Павловна, любимая сестра императора, живя в
Твери, стремилась руководить братом и передавала ему записки от
угнетаемого дворянства, которые министр называл воплями и к ко-
[177]
торым привык. Автором последнего вопля назывался в письме Карамзин. Он
бросил листок в камин. Взяв щипцы, он смешал пепел. Кроме имени Карамзина,
ничего нового для него в письмах не было. Карамзин был враг страшный. Он
однажды сумел от него оградиться: Карамзин не был назначен министром
просвещения только по его настоянию. Впрочем, Разумовский был не лучше
его. Война же была еще не решена, и это он знал лучше, чем автор письма.
Он посидел перед камином, посматривая на пламя, щипцами мешая и
уравнивая уголья и наблюдая постепенное превращение их в прах. Войну он
ненавидел как беспорядок и случайность, последствия которых не мог
предусмотреть. Война путала все планы и нарушала размеры. Он был человек
статский: произойди война, и система его - уголь и прах. Война предстояла
решительная, и он не сомневался в поражении и гибели всего. Но он давно
решил, что в политике, как в жизни, нельзя и, главное, не нужно обо всем
сразу думать и все додумывать до конца. Это было правило, им самим
установленное и которому он заставлял себя подчиняться, как школьник.