"Юрий Тынянов. Пушкин. Лицей. (часть 2)" - читать интересную книгу автора

бледно-голубые, лицо обширное, девически
[179]
белое, блаженная немая улыбка, пухлые губы. Взгляд его был рассеянный, с
особым, загадочным выражением - он был близорук. Собачий прикус придавал
ему выражение капризное, вовсе не противоречившее признанному прозвищу:
Ангел.
Подлинная любовь была у него к самому себе: к своей походке, к своему
стану, который тяжелел, к белым рукам; придворная жизнь приучила его к
тонкому, почти женскому кокетству, к скромному щегольству, еле заметному:
он очень любил черные форменные сертуки, оттенявшие белизну его кожи.
Теперь он был стареющий щеголь и, как женщина, ревниво следил за
появлением морщин; волосы его редели; он сначала носил тупей, но потом
белая, сияющая кожа черепа ему понравилась. Вскоре ранние лысины вошли в
моду. Походка его была шаткая, потому что ноги были нетверды; но сам он
был уверен, что это от его желания казаться и быть легким.
Смолоду отцом он был приучен к фрунту и любил его не только потому,
что он своею точностью успокаивал его, но главным образом по отсутствию
мыслей во время разводов. Его считали вероломным. И действительно, ему
ничего не стоило вдруг нарушить данное Обещание и даже поступить без нужды
вопреки и наперекор ему. Это случалось по уклончивости ума: он говорил,
обещал, возражал машинально, а думал только спустя некоторое время. За
границей, где он впервые понял, что управляет и владеет половиною мира, он
слыл непроницаемым. Он любил только иностранные города и иностранцев,
потому что там чувствовал себя вполне государем. В России, кроме дворцов,
в которых жил или останавливался и из которых некоторые были удобны, кроме
городов - по большей части малых и неправильных, он более всего помнил
дороги, варварские, ухабистые, грязные, с отвратительным запахом навоза. У
поселян был вид звериный. Он ценил внушительность пространств в цифрах
верст на карте, которая висела у него в кабинете, да количество жителей:
пятьдесят миллионов. Это количество и пространство пугали его, когда он
был в России; в Европе же он любил говорить о них, и сам, случалось, пугал.
Чтение, образованность и долгая придворная жизнь среди враждующих
бабки и отца развили в нем тонкость, уклончивость мыслей, понимание
характеров
[180]
и умение пользоваться случайностями. Он тонко чувствовал все, что угрожало
или было полезно власти. Мало разбираясь в вопросах политических и будучи
в центре дел европейских, он сдал государство как бы в аренду Сперанскому.
Потребность все время свое посвящать Европе открыла много вопросов, ему
ранее неизвестных; всякое приличное правление, или хотевшее им быть и
казаться, должно было ими заниматься. Сперанский именно был расположен к
этим занятиям по своей странной для поповича образованности; он был
способен мыслить логически и учреждать. У него был дар письмоводства.
Скромность поповского сына, его плавная речь, глубокая почтительность
и невиданное трудолюбие были ему приятны, но в последнее время у него было
много доказательств противного. Они были представлены врагами Сперанского
и в высшей степени правдоподобны. Кроме того, Сперанский был слишком
способен. Наполеон подарил ему свой портрет, что было излишнею короткостью
и даже оскорбительно, потому что поповский сын был избран и отличен именно
за его смиренномудрие. Он скрепил своей подписью два указа Сперанского,