"Юрий Тынянов. Пушкин. Юность. Часть 3." - читать интересную книгу автора

выходу. Катинька Нелидова направила лорнет туды, сюды, ничего не видит. И
пристает ко мне:
"Юшинька, отчего смеются, что это такое?" Я отвечаю:
"Природа, матынька, ничего более".
И он блаженно улыбнулся сочными губами. Карамзин, несколько опешив,
пораженный простодушием куртизана, от души наконец смеялся.
Этот Шолье старого века, поэт, песенник, балагур незаметно снимал у
него с плеч за тяжестью тяжесть.
Александр впервые слышал старый век.
- А теперь, друг мой, - обратился старик к Александру так же
доверчиво, - я подышу немного в саду перед сном. Не хотите ли меня
проводить?
И в саду, опираясь на посошок, он присел на скамью и совсем уже другим
голосом, глядя прямо в глаза Александру, говоря медленно, тихо, без
улыбки, не ожидая возражений, сказал ему следующее.
Здесь, без сомнения, слышали, что шестого июня в Павловске праздник.
Во дворце зажгут шесть тысяч восковых свечей, будет пятьсот женщин,
маскарад, сцены, которые уже сочиняет Батюшков. Будут оба двора,
император, две императрицы. Праздник дается в честь принца Оранского, мужа
великой княгини. Они уезжают. Праздник поручено готовить ему. Вокруг всего
дворца будут костры, пляски, песни поселян. Во время ужина хор будет петь
куплеты, и слова заказаны ему же, Мелецкому. Принц любезен, скромен, умен
и чувствителен. Он у Веллингтона дрался, бил Наполео-
на, ранен. Для принца стихи писать не стыдно. Он, Мелецкий, с
удовольствием написал бы их и почел за честь, но молодой поэт видит: он
одрях, нет огня, страсти, молодости.
Нахохлившись, как старый воробей, сидел старичок, и косичка его
дрогнула. Карамзин указал на него, на Пушкина. Он, Мелецкий, и сам видит
птицу по полету. Ему нужны стихи о принце. Но принц может быть лишь
предлогом. Он дрался за лилии Бурбона - и нужно говорить о мире, о вновь
воздвигшемся было и вновь упадшем навек Наполеоне.
- Если б жив был Гаврило Романович, он бы меня за это расцеловал, -
сказал старичок.
Все - и быстрота перехода от какого-то дворцового случая к важному
делу, и этот старый, важный, внезапный тон, и имя Державина - было как бы
старым дворцовым рассказом, который Александр слышал уже когда-то в Москве
от дяди.
- Ручательство Николая Михайловича и мой старый глаз обмануть не
могут, - сказал старый куртизан. - Вы возьмете новое перо, лист бумаги -
и, пока я сосну, стихи будут готовы. Все важные дела делаются в час, не
долее. Я уеду с ними - так я говорил, так и будет, или я ничего не понимаю.



17

Он не нашел ни Чаадаева, ни Раевского, один Каверин был дома.
Каверин ему необыкновенно обрадовался.
- Я, милый мой, о тебе пари держал и твоим явлением разорен. Я
говорил, что ты бежал из лицея в Петербург и что тебя ловят по дорогам.