"Джин Ульф. Звукозапись [NF]" - читать интересную книгу автора

марш; просто свою собственную пластинку. Родители незадолго до того
приобрели новый граммофон и мне не разрешали им пользоваться, боясь, что я
поцарапаю нежные восковые диски. Если бы у меня была своя собственная
пластинка, этот аргумент потерял бы всякую силу. Дядя согласился и обещал,
что после обеда (в те времена обедали в два часа) мы прогуляемся за 8 или 10
кварталов, отделявших тогда этот дом от делового центра города, и тайком от
родителей купим пластинку.
Я сейчас не помню, из чего состоял тот обед, - он слился в моей памяти со
многими другими, проходившими в этой темной комнате, отделанной дубом. На
стол обычно подавали тушеную курицу с клецками, картошкой, отварные овощи и,
разумеется, хлеб и сливочное масло. За ними следовали пирог и кофе, а потом
отец с дядей выходили на парадное крыльцо, именовавшееся "верандой", чтобы
выкурить по сигаре. В тот раз, когда отец уехал в контору, мне удалось,
наконец, донять дядю своими требованиями, и мы отправились.
С этого момента я помню все до мелочей. Мы тащились по жаре, он в
соломенном канотье и бело-голубом полосатом костюме из льняной ткани, столь
же широком и объемистом, как ризы женщин, изображенных на картинках в нашей
фамильной библии, я в костюмчике французского матроса, полосатой рубашке под
блузой и в шапочке с помпончиком и золотой надписью "Неукротимый". Время от
времени я дергал дядю за руку, хоть это мне не нравилось, поскольку дядина
рука была мягкой и влажной, да еще от него исходил отвратительный запах.
Когда мы были в одном квартале от Мэйн-стрит, дядя пожаловался на плохое
самочувствие, и я потребовал прибавить шагу, чтобы он мог пораньше вернуться
домой и прилечь. На Мэйн-стрит он плюхнулся на скамейку и пробормотал что-то
о Фреде Крофте, который был нашим семейным врачом и школьным приятелем дяди.
К этому моменту я совершенно обезумел от страха за то, что мы повернем
обратно, и я лишусь (как мне казалось навсегда) доступа к граммофону. Я
также заметил, что обычно огненно-красное дядино лицо резко побледнело, и
сделал вывод, что его вот-вот "стошнит". Эта перспектива бросила меня в
крайнее отчаяние. Я настойчиво потребовал дать мне деньги, говоря, что смогу
за мгновение ока пробежать оставшиеся до магазина полквартала. Он лишь
застонал и вновь сказал, чтобы я привел Фреда Крофта. Я помню, как он снял
свою соломенную шляпу и стал обмахиваться ею; августовское солнце
беспрепятственно припекало его лысую голову.
На какое-то мгновение, но и не только на мгновение, я почувствовал свою
силу. Вытянув вперед руку, я сказал ему, по сути дела, приказал дать мне то,
что я хотел. Помнится, я произнес: "Я приведу его. Дай мне денег, дядя Билл,
и потом я приведу его".
Он дал мне деньги, и я побежал к магазину так быстро, что пятки
засверкали; тем не менее, я четко сознавал, что я сделал что-то не так. В
магазине я купил первую предложенную мне пластинку, подпрыгивая от
нетерпения, пока мне отсчитывали сдачу, а потом, совершенно забыв о том, что
должен привести доктора Крофта, вернулся посмотреть, не оправился ли мой
дядя.
Выглядел он лучше. Я подумал, что он задремал, ожидая меня, и попытался
разбудить его. Несколько прохожих ухмыльнулись при виде нас, думая,
по-видимому, что дядя Билл пьян. В конце концов, я потянул слишком сильно.
Его рыхлое тело свалилось со скамейки, и он оказался на раскаленном тротуаре
лицом кверху с чуть приоткрытым ртом. Я помню небольшие полукружья белков,
проглядывавших под полуприкрытыми веками.