"Мамзель д'Артаньян. Успение святой Иоланды [D + O]" - читать интересную книгу автора

отсутствием аббатисы, мать Ефразия пожаловала с ответным визитом к своей
приятельнице. Обе матушки были увлечены беседой о Божием милосердии, а
говоря по-человечески, - перемыванием косточек ближним своим. Это они
проделывали с неизменным удовольствием при каждой встрече. Уловив свое
имя, Марго стала слушать внимательнее. И не пожалела об этом. Выслушав
рассказ лекарки о злоключениях "глупой аббатисиной девки", кастелянша
заявила, что Антуан, бесспорно, круглый дурак, и Марго ему под стать, но с
ее, Ефразии, подчиненными этим двоим все-таки не равняться.
- Можете себе представить, дорогая сестра: прихожу я сегодня утром в
прачечную, и что же вижу? Мало того, что воды в бочке на донышке, так еще
и в чане с парадными белыми скатертями, оказывается, замочили зеленую
занавесь из исповедальни!
Естественно, теперь все скатерти в отвратительных пятнах, которые
теперь не вывести уже ничем! Вообразите себе, когда я доложила об этом
матушке-аббатисе, она, вместо того, чтобы наложить епитимью на этих дур
беспросветных, велела мне их простить и начала толковать о Божием
милосердии! аша матушка, конечно, ангел доброты и кротости, - но ведь
всему есть пределы! Да хоть бы они в цветное белье ее сунули, эту
занавесь, если уж решили ее выстирать! Хотя - зачем? Ее же совсем недавно
сменили! Мне, что ли, решили ко дню ангела преподнести сюрприз?
- Вот уж воистину, сестра: когда глупец преисполняется благих
намерений, глупо ожидать благих последствий! - поддержала ее Сильвия.
Пошаркав ногами, как будто только что подошла к двери, и состроив
дежурную физиономию "безмозглой девки", Марго вежливо постучалась. Сильвия
милостиво позволила "несчастной дурехе"
войти и сунула ей в руки склянку с бальзамом, приказав занять в палате
свободную койку, и немедленно заснуть, вымазавшись снадобьем с макушки до
пят.
В палате на десяток коек в тот день лежало три или четыре болящих
монахини - кто с простудой, кто с несварением, а кто и просто потому, что
лазарет был единственным в обители местом, где можно было как следует
отоспаться. Изложив им свою историю в том виде, в каком ее следовало
излагать, Марго со всем доступным ей усердием втерла в синяки вонючую
мазь, и, вытянувшись на жесткой койке, притворилась спящей.
"Видать, и впрямь грядет светопреставление! Где это видано, чтобы
прачки сами на себя лишнюю работу наваливали? ет, они, конечно,
монастырские служанки, но ведь не ангелы святые! В бочке не было воды...
Какого черта? Я точно помню, что накануне вечером Антуан с Жеромом полную
бочку натаскали, все выдохлись! Выходит, ночью у кого-то была большая
стирка. И если этот кто-то не стал ждать утра, значит, ему здорово не
терпелось. Стирали ведь не носовой платочек матушки Ефразии, а здоровенную
толстую жесткую тряпенцию, о которую руки в кровь сотрешь, пока выжмешь...
Руки в кровь сотрешь... Черт возьми!! Да, кстати, где там она висела, эта
занавеска?" - с этой мыслью Марго заснула.
Проснулась она после повечерия, от того, что за стенкой, в келье
Сильвии, шел разговор на весьма повышенных тонах. Причем, один голос был
явно мужской. "Уж не господин ли аббат решил забрать оплаченный товар, а
Сильвия встала грудью у него на пути во имя целомудрия? еужто решился
все-таки? Я ж его так здорово пнула...
у, по крайней мере, если он не прорвется, я хоть ночь спокойно посплю".