"Мигель де Унамуно. Туман " - читать интересную книгу автора

болью вырывающегося из сердца дона Мигеля при виде людей, которые гибнут,
хотя никто их не убивает; то повторяют горстку плоских истин, которые дон
Мигель собрал по разным кафе и клубам уже донельзя замусоленными и отдающими
пошлостью, а читатели рады их признать своими, и одна бесхитростная голубка
даже возмутилась тем, что дон Мигель, словоплет этакий, пишет слово
"культура" с большой буквы и через "К" - "Kultura", да еще, похвалившись
способностью увлекать читателя, тут же признается в неумении сочинять
комплименты и каламбуры, а ведь для простодушной публики талант и
увлекательность сводятся к комплиментам и каламбурам.
И хорошо еще, что эта простодушная публика, кажется, не догадалась о
некоторых шалостях дона Мигеля - например, когда он, желая пустить пыль в
глаза, напишет статью, а потом наудачу подчеркнет какие-то слова, да еще
перепутает страницы, чтобы самому не помнить, где он подчеркнул. Когда он
признался мне в этом, я спросил, зачем он так делает, и услышал в ответ:
"Почем я знаю?.. От душевного веселья! От озорства! Кроме того, мне до
чертиков надоели всякие подчеркивания и курсивы! Ведь они оскорбительны для
читателя, все равно что предупреждение: обрати внимание, дурак, здесь
глубокая мысль! Я поэтому посоветовал одному господину писать статьи сплошь
курсивом, чтобы публир;а оценила, как глубокомысленны они от первого слова и
до последнего! Курсивы и прочее - всего лишь писательская пантомима, попытка
восполнить жестом то, чего не сумели выразить интонацией и композицией. И
заметь, дорогой Виктор, в газетах крайне правых, у так называемых
традиционалистов, сплошь курсив, разрядка, прописные буквы, восклицательные
знаки и все прочие ресурсы типографского ремесла. Пантомима, пантомима,
пантомима! Такова уж примитивность их выразительных средств, или, точнее,
настолько хорошо они знают наивное простодушие своих читателей. А с этой
наивностью пора уже покончить".
В другой раз дон Мигель объяснил мне, что юмор, настоящий живой юмор,
нисколько не привился в Испании и вряд ли когда-нибудь привьется. Те, кого в
Испании называют юмористами, по мнению дона Мигеля, либо сатиричны, либо
ироничны, если не простые остряки. Называть юмористом, например, Табоаду,
значит просто злоупотреблять этим термином. И нет ничего юмористического в
едкой, но ясной и прозрачной сатире Кеведо, в которой сразу видна проповедь.
Единственным юмористом у нас был Сервантес; проснись он сейчас, как бы
посмеялся старик, говорил мне дон Мигель, над теми, кто возмущался, что я
посмел признать в нем даровитость, а главное, как посмеялся бы он над
бездарями, которые приняли всерьез самые тонкие его издевки! Ибо нет
сомнения, что оп шутил - и шутил очень серьезно, - когда передразнивал стиль
рыцарских романов. Некоторые простаки считают образцом сервантесовского
стиля его слова "едва лишь румянолицый Феб" и т. д., но ведь это
всего-навсего остроумная карикатура на барочные изыски. Не говоря уже о
попытках считать идиомой выражение "зари занимался уже", открывающее одну из
глав, когда предыдущая кончается словом "час".
Публика наша, подобно всякой малокультурной публике, от природы
подозрительна, как, впрочем, и весь наш народ. В Испании никто не желает,
чтобы ему морочили голову, или делали из него дурака, или водили его за нос,
и если говоришь с человеком, так он хочет заранее знать, на что настроиться,
пойдет ли речь в шутку или всерьез. Сомневаюсь, чтобы у какого-нибудь
другого народа смешение шутки с правдой вызвало такое раздражение. Не знать
толком, издеваются над тобой или нет, - да кто из испанцев такое потерпит? И