"Мигель де Унамуно. Туман " - читать интересную книгу автора

куда трудней добиться, чтобы подозрительный испанец из средних слоев понял,
как можно что-то сказать одновременно в шутку и всерьез, почтительно и с
издевкой - причем об одном и том же предмете.
Дона Мигеля волнует образ трагического шута, и он не раз мне говорил,
что не хотел бы умереть, не написав трагической буффонады или трагедии-буфф;
но так, чтобы трагическое и гротескно-шутовское были слиты и сплавлены в
едином целом, а не следовали бы одно за другим вперемешку. Когда я обвинил
его в самом разнузданном романтизме, дон Мигель ответил: "Не спорю, но,
наклеивая ярлыки, мы еще ничего не решаем. Хотя я уже двадцать лет занимаюсь
преподаванием классиков, классицизм, враждующий с романтизмом, не заразил
меня. Говорят, эллинам было свойственно различать, определять и разделять
явления, а мне вот свойственно путать их и перемешивать".
В его словах я вижу концепцию или даже скорее мироощущение, которое не
решаюсь назвать пессимистическим только потому, что мне известно, как не
нравится это слово дону Мигелю. Его терзает навязчивая, почти маниакальная
идея - если его душа, равно как души всех прочих людей и даже тварей на
земле, не наделена бессмертием, причем бессмертием в том смысле, как
понимали его простодушные католики средних веков, тогда пропади все пропадом
и не стоит надрываться. Отсюда же и отвращение к жизни у Леопарди после
того, как его постигло крушение самой заветной иллюзии:

ch'io eterno mi credea -

(Я верил в свое бессмертие (ит.).)

его надежды на вечную жизнь. Этим же можно объяснить, почему любимые
авторы дона Мигеля - Сенанкур, Кентал и Леопарди.
Но этот смешанный юмор, суровый и едкий, раздражает подозрительность
наших испанцев, которые желают знать, с каким намерением к ним обращаются, а
многих сильно нервирует. Испанцы любят смеяться, но ради лучшего пищеварения
или чтобы рассеяться, а не для того, чтобы извергнуть проглоченное по ошибке
и вредное для их желудка, ни тем паче чтобы переварить огорчения.
А дон Мигель старается рассмешить людей вовсе не для того, чтобы
сокращения диафрагмы помогли пищеварению, но чтобы люди отдали назад все ими
съеденное, ибо смысл жизни и всей вселенной виден гораздо яснее, когда
желудок освободился от лакомств и излишних яств. Дон Мигель отрицает иронию
без желчи и умеренный юмор; по его словам, где нет хоть капли желчи, там нет
иронии, а умеренность враждебна юмору, или, как он любит выражаться, злому
юмору.
Такое убеждение заставляет дона Мигеля заниматься очень неприятным и
малоблагодарным делом - он называет это массажем общественного простодушия:
ему желательно узнать, становится ли мало-помалу тоньше и острее
коллективный гений нашего народа. Сеньора Унамуно просто бесят разговоры о
том, что наш народ, особенно на юге, одарен. "Если народ развлекается боем
быков и находит столь примитивное зрелище приятным и разнообразным, то разум
его безнадежен". И добавляет, что нет более ороговевшего и менее развитого
мозга, чем у заядлого любителя боя быков. На что сдались юмористические
парадоксы человеку, который только что восторгался ударом шпаги Висенте
Пастора! Дон Мигель ненавидит шутовской стиль комментаторов корриды, этих
жрецов, поклоняющихся каламбуру и прочей дребедени из обихода наших