"Хью Уолпол. Над темной площадью" - читать интересную книгу автора

планете темной, чуждой нам и оттуда, издалека, мерцающей своим губительным,
непостижимым, мрачным пламенем.
Зло безосновательное, зло в чистом виде встречается крайне редко.
Поэтому Пенджли представлял для меня изумительный объект наблюдения. Объект
редкий - и все же, если поразмыслить, отнюдь не редкий. Я имею в виду, что
любой дурной человек, в котором нет ни стыда ни совести, именно этим их
отсутствием нас и привлекает. Нам кажется, что мы тоже вполне можем быть
такими, а почему бы и нет? Что нам мешает однажды взять и отбросить всякие
там угрызения совести или колебания чисто морального характера, и тогда -
пожалуйста, вот мы уже ничем от них не отличаемся. И как прекрасно мы могли
бы, воспользовавшись этим, преуспеть в делах и зажить себе в ус не дуя. Если
говорить об этих двух эпохах - предыдущей и теперешней, послевоенной, то
разница не в том, что наше послевоенное общество какое-то особенно
аморальное, дерзкое и распущенное. Просто люди реже, чем раньше, прибегают к
здравым соображениям, которые заставили бы их воздержаться от глупых,
неблаговидных и вредоносных поступков и дел.
Пенджли говорил и говорил, и я вдруг начал ощущать, что под
воздействием его слов в закоулках моего существа как будто бы зашевелились
некие хищные твари, доселе там мирно дремавшие. Да, да, они были во мне, и,
дай я им волю, их расплодилось бы еще больше. Сейчас, оглядываясь назад, я
понимаю: меня ужаснуло в Пенджли не то, что он был мне, как воплощенное зло,
чужд и далек; нет, весь ужас был в том, что он был мне чем-то близок и очень
понятен. Напрасно мы считаем, что зло незаразительно. Оно так же
заразительно, как корь или скарлатина, а порой так же желанно и упоительно,
как щедрый ужин для изголодавшегося желудка.
Пенджли никогда не позволил бы себе разоткровенничаться в
непринужденной беседе со мной, если бы так глубоко меня не презирал. В его
представлении я был нищий, безмозглый кретин, полное ничтожество. Но это
была именно та, особенно им ценимая, аудитория - состоящая из людей много
ниже его (как он считал) по положению, людей, которые способны лишь
восхищаться им, будучи существами совершенно безответными и безвредными.
Он окончательно распоясался и, уже не стесняясь, выложил мне немало
сведений о том, чем он занимался все эти годы. Его излюбленным делом был
шантаж, который являлся для него не только увлекательнейшей игрой, но, как я
понял, основным источником дохода. Это так просто, уверял он меня, вы даже
представить себе не можете, насколько это просто. И про себя, наверное,
добавлял: даже для такого глупенького, убогонького слюнтяя, как вы. Ведь
если поразмыслить, то у каждого, будь то мужчина или женщина, найдется
какой-нибудь секрет, своя тайна. Ты только должен выведать каким-либо
образом, что это за тайна, а дальше играть со своей жертвой как с рыбкой,
попавшейся на крючок.
И пока он развивал передо мной свои мысли, рассказывая истории из
собственного опыта, персонажи его рассказов словно оживали в моем
воображении. Перед моим мысленным взором предстали сонмы мужчин и женщин.
Съежившись, они тряслись от страха, кланялись ему, валялись у него в ногах,
молили о пощаде, воздевая руки, а Пенджли невозмутимо сновал между ними, то
пропадая, то выныривая из их толпы, - голым черепом вперед, заложив руки за
спину.
Мужчины кончали с собой, чтобы уйти от его преследования, женщины шли
на свое последнее бесчестье. Он не жалел даже детей. Но самое поразительное,