"Милош Урбан. Семь храмов " - читать интересную книгу автора

* Карел Гинек Маха (1810-1836) прославился прежде всего как
поэт-романтик.

Тут вошел наш классный руководитель. Сразу заметив выставку, он подошел
к ней, надел очки и внимательно рассмотрел один рисунок за другим и прочел
все сопроводительные подписи. Потом снял очки, повернулся к нам и спокойно
спросил, кто это сделал и зачем. Я поднялся и сказал первое, что пришло мне
в голову: хотел, мол, таким образом отметить юбилей посещения Махой города
Млада-Болеслав. Учитель заметно растерялся, но никто из учеников не
захихикал, и тогда он поинтересовался, чем же именно привлекло меня это
событие. Я ответил, что Карел Гинек Маха был совершенно очарован названием
скалы, располагавшейся в его времена сразу за городской чертой: Гробы. Он
провел на этой скале целую ночь, а потом даже написал рассказ. Эту скалу
совсем недавно взорвали, она мешала строительству нового жилого массива, вот
я и хотел напомнить о ней своим одноклассникам. Учитель долго и внимательно
глядел на меня, а потом решил поверить. В конце урока он меня похвалил, и я
страшно возгордился. Ничего удивительного: это была первая похвала в моей
жизни.
Учитель рассказал о моей инициативе на педсовете и попросил директора,
чтобы тот отнесся к ней как к заявке на участие нашего класса в некоем
районном конкурсе. Мне поручили регулярно устраивать тематические выставки и
намекнули, что мои перспективы на учебу в университете не столь мрачны, как
представлялось ранее. Возможно, я и получу рекомендацию.
Стенные газеты с историями и картинками, "комиксы", как их в шутку
называли, быстро меня прославили. Одноклассники считали меня подлизой и
выскочкой, учителя - прихвостнем директора. И только один-единственный
человек действительно ценил мой труд: преподаватель истории Нетршеск. Как-то
он сказал мне, что хоть я и любуюсь прошлым и даже - чтобы быть точным -
попросту несусь к нему сломя голову с неуместно некритичным, до опасного
идеализирующим восторгом, он видит, что интерес мой искренний. Его слова
растрогали меня, и я устыдился в душе, потому что знал истинную цель,
которую преследовал своей деятельностью. Лекции Нетршеска по античности я
всегда слушал с раскрытым ртом, а европейское Средневековье заставило меня
вспыхнуть, как пропитанный смолой факел. Я учился в три раза лучше, чем надо
было для пятерки, скоро уже знал примерно столько же, сколько
студенты-историки. Перед всем классом Нетршеск спрашивал мое мнение о роли
цехов каменщиков в тринадцатом веке, о чувстве ответственности тогдашнего
человека за первородный грех, о смысле формальных изысков в искусстве
пламенеющей готики, о насилии и галантности как знаковых определяющих
средневекового менталитета. Я был благодарен ему за это. Я с воодушевлением
делал доклады, которые писал ночами, а иногда даже подменял учителя и
проводил что-то вроде семинаров. Он значил для меня больше, чем любой другой
человек, я был предан ему всей душой. Он подарил мне надежду на то, что я не
зря родился на свет.
Но чем больше читал я книги, тем меньше интересовался прямыми
свидетельствами прошлого, которыми дарили меня камни. Наверное, в те дни и
пустила корни измена. Сегодня, когда взгляд мой устремлен только в прошлое,
я могу это объяснить: в отроческие годы я бежал от самого себя, сойдя с
пути, уготованного мне судьбой. И тогда судьба вмешалась и вернула меня на
место. Но не сразу, а со временем, чтобы я не мог с ходу разгадать ее