"Владимир Юровицкий. Анна Григорьевна (драма в 9 картинах с прологом и эпилогом)" - читать интересную книгу автора

Не трогайте. Я сам. Это моя наивысшая драгоценность, с нею я может только и
перетерпел свою каторжную жизнь. Когда уж совсем невыносимо было от тягот
существования, когда уж готов был сорваться с моих губ крик "ИЛИ, ИЛИ, ЛАМА
САВАХФАНИ" - возглас последних мучений Искупителя - тогда открывал я ее,
горячо шептал в ночи завет "Перестрадавший - спасется", и разрывалась завеса,
доходил снова до меня луч жизни. Подарок этот от бедных изгнанниц - жен
декабристов, которые встретили нас в Тобольске, словом сострадания проводили нас
на омскую каторгу и подарили каждому по "Евангелию", и милостыня - десять
рублей - была заложена на странице, где о кресте жизненном, который всяк должен
нести до конца, говорится.
Анна Григорьевна. Извините... я не знала... я больше не буду...
Достоевский. Что вы больше не будете, милое дитя?
Анна Григорьевна. Не знаю... Но все это так ужасно...
Достоевский. Много ужасного в жизни, уважаемая Анна Григорьевна, Болезнь -
ужасна, смерть - ужасна, безверие - ужасно. Но может еще ужасней, когда знаешь
наверное, что жить осталось пять минут, да как подумаешь об этом, так уже не
пять минут, а может четыре с половиной, именно совершенно точно - четыре с
половиной, И ты существом ощущаешь эти минуты и стараешься распределить их, они
длинные эти минуты, если их с толком использовать, это большое богатство, за это
время можно столько жизней прожить. Эти минуты запоминаются с необыкновенной
ясностью, никогда их забыть невозможно. Несколько человек нас было,
государственных преступников. Троих повели к столбам и надели смертный костюм в
виде белого балахона, а на глаза надвинули белый колпак, а против каждого столба
команда солдат с ружьями выстроилась. Я восьмым был, и когда осталось две
минуты, которые я положил думать о себе, простившись с товарищами, думать стал,
как же это вот есть? Через две минуты нет, не я, нечто. А что? Может вот тот
луч, который отразился от позолоченного купола видневшейся за оградой церкви?...
И решить надо, несомненно необходимо решить этот вопрос, потому что как уйдешь
без этого? И одновременно другая мысль. Как был раньше богат минутами, днями, и
не знал, что был богат, не понимал своего огромного и счастливого богатства, вот
если бы воротить жизнь, то уж впредь каждую минуту по глотку бы выпил, ни одной
бы не утерял. И эта мысль даже до такой злобы переродилась, что уж хотелось,
чтоб поскорей застрелили...
Анна Григорьевна. Не надо... Лучше... лучше... о счастливом, ведь было же, было
у вас?..
Достоевский. О счастливом?.. Да это ж и был счастливейший день. Как объявили
приговор о каторге вместо смертной казни, как отвели нас в Александровский
равелин, так я все по камере ходил и пел, пел во весь голос, я счастлив был,
прямо-таки до неприличия счастлив был. Ведь что каторга? И на каторге жизнь
можно огромную найти, и на каторге люди, если будешь любить их, то и тебя
полюбят, ведь это так, ведь наверное полюбят...
Анна Григорьевна. Это непременно... вас должны были полюбить...
Достоевский. Я жить хотел. Ощущать запах клейких листочков, слышать шорох
листьев в облетающем лесу, водой из ручейка брызнуть в лицо, даже шорох мышки в
углу камеры - ведь это все жизнь. Жизнь. Жизнь. И верил я, что еще смогу
сказать новое и большое слово. Там узнал я русский народ, как может никто из
писателей не знает... Странно... С чего это вдруг я... Давайте работать.
Анна Григорьевна. Вы не думайте, я все поняла, даже как будто сама пережила. Я
буду все стараться сделать...
Достоевский. Глава первая. С красной строки. Я возвращался из моей отлучки. Нет,